Склонность к саморазрушению, самоуничтожению гораздо более значительна, чем все другие волевые характеристики Серого. Принимая во внимание, что склонность к саморазрушению опасна для окружающих, точнее говоря, для всего мира, поскольку Серый – продукт многомиллионного гниения, на нем есть повод сосредоточиться.

Ногу сломаешь в этих бесконечных именах-отчествах, дрейфующем юродстве, вранье и воровстве, авгиевых конюшнях русского сознания. Можно только поражаться невежеству людей, оторванных от остального мира и не имеющих ничего общего с ним. Было бы весьма кстати притушить эту энергию, размагнитить ее настолько, чтобы она сравнительно мирно растеклась и ушла в песок. В конце концов то, что напозволял Серый, называется дрянью.

Но нельзя не заметить, что русский мир гипнотизирует. Вместо однозначной оценки Серый вызывает интерес. Серый привлекает своим исключительно вялым бешенством игры. Серый не просто искренне выходит за грань добра и зла. Он разрывает круг моральной энтропии игрой со смертью. Серый укладывает жизнь как судьбу. Серый выкалывает жизни глазки.

Огненное озеро. Водяной, домовой и леший, окунувшись, уходят на фронт тремя богатырями.

Александр Невский дарит Василисе Премудрой мешки отрезанных русских ушей и носов.

Петр Первый запросился обратно в Азию.

Христос схватился с Перуном, другие поганые боги разбежались, не зная своих имен.

Первый бал Наташи с чертом.

Клеится к сумеркам дымный рассвет.

Милитаристское выступление сестрицы Аленушки в Военно-политической академии имени Фрунзе.

Саша, застегнутый на четыре пуговицы, выскочил в огород.

Цветет бесшумная капуста.

Аввакум меняет Библию на лошадь.

Полет сорокой, езда на корове с пустыми руками.

Я сидел на табурете и отдирал Россию, как пластырь, от своей волосатой ноги.

– Я столько времени на Россию угробил, – объяснял я Серому.

– Время на то и время, чтобы его гробить, – сказал Серый.

– Сегодня какое число?

– В России каждый день – окаянный, – заботливо заметил Серый.

На берегу озера, повернувшись к миру задом, невеста полоскала французское белье.

– Я тебе люблю, – улыбнулась она нам с Серым, утираясь.

Серый сегодня белый. Серый сегодня в белом. Пушистый Серый сегодня в белом. Очень высокие выросли елки.

Мне открылись все горизонты.

– Ты читал такую книжку – «Три мушкетера»? – спросил Серый.

– Ну.

– Кровавая книжка. Там всех убивают. А всем нравится. Мне тоже нравятся кровавые книжки, триллеры – не триллеры.

– А мне не очень, – сказал я.

– Есть такие писатели, они чертей нагоняют, – сказал Серый. – Давай залезем куда-нибудь высоко-высоко.

Мы полезли на Останкинскую башню. Посмотрели сверху вниз.

– Что ты видишь? – прокричал Серый, борясь с горным ветром.

– Ну, понятно, – сказал я, держась за башню. – Россия и есть триллер.

– А я тебе что говорил? – обрадовался Серый. – Триллер! Хреново написанный! На газетной бумажке! В глупой обложке! Не оторвешься! Не знаю, мне нравится.

– Давай поедем в святую Русь, – сказал я.

– На электричке? – спросил Серый.

– Как хочешь.

– На электричке я не поеду, – сказал Серый. – Я билет не люблю покупать, а без билета мне ехать не хочется.

– Давай я тебе куплю билет.

– Ну, купи.

– С какого вокзала?

– Да мне все равно, – удивился Серый.

– До какой станции?

– До любой.

Одних – среда заела, другие – среду заели. А вот и Серый.

– Что-то у меня все совпало, – почесал в затылке Серый.

У Серого умерла мать. От нее остался смертный узел.

Хрясь! Хрясь! Хуяк! Хрясь!