– До чего отрадно, что мы одинаково относимся к нашим общим племянникам и племянницам! Что касается взрослых мужчин и женщин, тут наши мнения иногда очень расходятся, но что касается этих детей, полагаю, мы никогда не повздорим.

– Если бы в оценке взрослых людей вы так же руководствовались зовом природы, как в общении с племянниками, и меньше находились бы под властью настроения и минутных прихотей в своих симпатиях и антипатиях, то мы с вами всегда придерживались бы сходного мнения.

– Значит, по-вашему, все наши разногласия происходят от того, что я не права?

– Да, – с улыбкой отвечал он, – и повод у меня весьма веский. Когда вы родились, мне было уже шестнадцать лет.

– Существенная разница в возрасте, – парировала она. – Несомненно, в ранний период моей жизни вы значительно превосходили меня во всем; но разве по прошествии двадцати одного года не стала я несколько ближе к вам по способности мыслить и выражать свои суждения?

– Да… существенно ближе!

– Но все же недостаточно близко для того, чтобы допустить возможность, что я бываю права, даже если мы расходимся в суждениях?

– Не забывайте, я все так же старше вас на шестнадцать лет – у меня больше жизненного опыта! А кроме того, я не являюсь хорошенькой молодой женщиной и испорченным ребенком. Полно, дорогая Эмма, давайте помиримся и больше не будем об этом говорить. Передай своей тетушке, маленькая Эмма, что ей следует подавать тебе лучший пример вместо того, чтобы вспоминать былые огорчения и обиды. Если даже она и не была не права прежде, то она не права сейчас.

– Вот уж верно, – воскликнула она, – совершенно верно! Малышка Эмма, становись лучше тетки! Будь бесконечно умнее и вполовину не так самонадеянна! Потерпите, мистер Найтли, мне осталось сказать всего несколько слов. Если принимать во внимание добрые намерения, то мы с вами оба – понимаете, оба – были правы! Кроме того, позвольте вам заметить, что до сих пор ни одно мое наблюдение или замечание не оказывалось ложным. Мне лишь хочется узнать, не слишком ли огорчен, не слишком ли опечален мистер Мартин?

– Хуже не бывает, – последовал его краткий и вполне недвусмысленный ответ.

– Ах! Я действительно очень сожалею… Ну же, пожмите мне руку!

Они пожали друг другу руки с большой сердечностью, после чего вошел Джон Найтли. Братья поздоровались сдержанно, как истинные англичане:

– Здравствуй, Джордж!

– Как поживаешь, Джон?

Однако их внешнее хладнокровие, почти граничащее с безразличием, скрывало истинную привязанность, ибо ради блага другого оба готовы были на все.

Вечер прошел в мирных разговорах; мистер Вудхаус отказался от карт, дабы без помех всласть наговориться со своей обожаемой Изабеллой, и маленькое общество вскоре естественным образом разделилось надвое: с одной стороны – мистер Вудхаус с дочерью, с другой – оба мистера Найтли. У членов двух кружков были настолько разные интересы, что они редко находили общую тему, а Эмме оставалось лишь сновать между ними, участвуя время от времени в их разговорах.

Братья беседовали о своих делах и заботах, но главным образом о делах и заботах старшего из них, более общительного по характеру. Он всегда и говорил больше. Будучи мировым судьей, он не упускал случая посоветоваться с Джоном по какому-либо пункту законодательства; на худой конец, он всегда мог припомнить какой-нибудь курьезный случай из своей практики. Так как он являлся хозяином фамильного поместья Донуэлл, при котором имелись обширные земельные владения, ему приходилось отчитываться о том, какой ожидается урожай на каждом поле, а также пересказывать все местные новости, которые не могли не представлять интереса для его брата, потому что в поместье прошла большая часть его жизни и он сохранил к отчему дому сильную привязанность. Необходимость сооружения водосточной канавы, починка изгороди, упавшее дерево, а также судьба каждого акра пшеницы, брюквы или яровых хлебов были Джону одинаково интересны, несмотря на внешнюю невозмутимость. Если же его словоохотливый брат изредка давал ему возможность вставить слово, в его расспросах слышалось живое участие.