Эдо Нуманкадич мечтал стать художником, но все члены его семьи хотели, чтобы его будущее было связано с электроникой. С моим отцом Эдо много разговаривал, обо всем и ни о чем. Чаще всего о политике, но и об искусстве тоже. Вмешательство Мурата стало решающим в будущем образовании моего кузена.

– Друзья мои, вы сошли с ума? Зачем вы мучаете этого мальчика? Вы когда-нибудь видели, чтобы художник изучал электронику?!

Позже Эдо увлекся литературой и начал писать абстрактные картины. Он был благодарен моему отцу, поскольку тот выражал свои мысли со всей прямотой, как принято у герцеговинцев. К тому же Эдо переживал, что не может нормально общаться со своим отцом.

Эдо и Мурат постоянно спорили по поводу живописи. Папа считал, что современные картины похожи на кухонный линолеум.

– Нет, они выражают спонтанность, особое выражение свободы. Так же, как рок-н-ролл стал передовым движением современной молодежи. Один из способов бросить вызов старшему поколению!

Отец был с ним не согласен. И когда позже рок-н-ролл проник в партию Тито, он спросил моего кузена:

– Ну, что скажешь теперь? На Западе длинноволосые юнцы презирают Джонсона, а наши играют для Тито на Новый год.

– Дядя, это оригинальность нашего экспериментального поиска, – объяснял Эдо.

Но отец не сдавал позиций:

– Да плевать я хотел на твою экспериментальную оригинальность! Если выбирать между «Королем Лиром» и твоей «Лысой певицей»[17], я всегда выберу «Короля Лира».

Папа читал Шекспира в оригинале, и мы этим очень гордились. Особенно моя мать, когда соседки говорили ей:

– Как тебе повезло с Муратом – он говорит по-английски почти без акцента, а мой едва мямлит на сербохорватском.

Когда мой отец слышал это, он не мог удержаться, чтобы снова не вспомнить о Тито:

– Это нормально, что он еле мямлит, поскольку сам президент разговаривает на своем родном языке с иностранным акцентом.

Часто я слышал, как простые люди говорили в трамвае:

– Тито еще не всех наказал. Дай мне власть на пять минут, и я превращу всю страну в «Голи-Оток»!

Какой все-таки замечательный у нас народ, думал я. Они все хотят, чтобы в нашей стране был порядок, и при этом так любят слова песни: «Кто скажет иное, тот лжет и клевещет, и будет наказан, и будет повешен!»

Однажды, когда я пел эту песню в хоре, я спросил у своей учительницы:

– Если мой папа считает, что Тито плохой, значит, он лжет и клевещет?

– Именно так, – ответила она, – но поскольку твой папа так не считает, все в порядке. А что касается тебя, ты здесь для того, чтобы петь, а не задавать глупые вопросы.

Все засмеялись надо мной. Лишь Снежана Видович осталась серьезной.

Среди «врагов государства», приходивших в нашу квартиру, самым известным был Хайрудин Сиба Крвавац, автор фильмов о нашем народно-освободительном движении. Сиба впал в немилость за то, что назвал некого Йову хорошим человеком, когда тот уже находился в «Голи-Оток». Поскольку дядя Сиба был мужчиной, он не мог отказаться от своих слов. Тогда он даже не догадывался, что его мнение о человеческих качествах товарища Йовы отправит его на исправительные работы.

– Хуже этих исправительных работ в новейшей истории ничего не было, – заявил мой отец.

Однажды на пляже Заострога нам с Сенкой с трудом удалось отговорить его от драки с неким Брацо, так называемым «горцем». Этот Брацо ненавидел русских и бросил моему отцу:

– Всех вас, кто так любит русских, я бы отправил в лагерь, а оттуда – прямиком в Россию! Свора подонков!

Однажды вечером, когда отец разговаривал с Сибой в столовой, я снова притворился, что сплю. Этот диван быстро стал местом, откуда я с закрытыми глазами слушал великие уроки жизни и истории. Моя мать отправилась спать. Она не скрывала своей радости видеть отца дома, это слышалось в интонациях ее голоса.