А в последнее время вообще никак не задевают слова Салтыкова. Рана не такая глубокая, какой была в прошлом. Немного зажила, хоть и до сих пор ноет, когда вспоминаю Эмиля. Правильно говорят, что время ни черта не лечит, а просто учит жить с теми шрамами на сердце.

— Дилар, я не хотела, чтобы он в тюрьму попал, — восклицаю.

— Ты всегда его защищаешь! Но это никак не повлияет на мое мнение, Арина. Восемь лет его не было! И думал он за все эти годы про тебя не самые хорошие вещи. Не лучше бы было, чтобы он остался за решеткой и ты ждала бы его все это время? Зато он гордился бы тобой и восхищался. Но ты выбрала иной путь! Решила, что гнить с Глебом будет куда лучше. Блин, я такая злая сейчас! — доносится глубокий вздох подруги.

— Если бы он сидел в тюрьме, то не стал бы тем, кем является сейчас. Знаешь ли, а вляпался он во все то дерьмо из-за меня, напомню тебе. Ладно, — потираю виски и выхожу из машины. — Дочка пришла. Потом с тобой поговорим, хорошо?

— Ну да, ну да. Арина, не делай глупостей. Да, я знаю, что ты хранила ему верность все эти годы, — смеется она. — Извини, это из-за нервов. Я просто не умею быть такой спокойной, как ты. Я вообще не могу быть как ты. Убьешь меня, подруга, своим характером. Главное, держись перед своим Эмилем стойко и не давай себя в обиду. Показывай зубки, как показываешь Глебу.

— Договорились, — отключив звонок, я обнимаю дочку. — Ну как ты, малыш?

— Замечательно, мам. У тебя хорошие новости? Глаза сверкают, — поцеловав меня в обе щеки, Эмилия ждет от меня ответа.

— Угу. Мы сейчас с тобой кое-куда поедем.

— Мне уже любопытно.

А едем мы в ту самую квартиру, которую оставил мне Эмиль. После расставания с ним я часто сюда приходила, ночевала. Даже в тот день, когда вышла замуж за Глеба, ночью приехала и больше месяца находилась тут. Мне было противно от самой себя, когда заходила в дом Глеба. Хотела исчезнуть куда угодно, но не жить в том гребаном особняке, где пахло Салтыковым. Где я задыхалась и откуда хотела испариться, исчезнуть, как сам Эмиль, да только не видеть ни своего мужа, ни его отца. Не говорю уж о своем родном папаше. С которым я давно обращаюсь как с чужим для меня человеком.

— А мне тут нравится, — улыбается дочь, когда я торможу у подъезда. — Тут намного лучше, чем у него...

У него — это у Глеба. Эмилия вообще к нему не обращается. Что бы там ни случилось. Лучше задохнется, чем на помощь Салтыкова позовет.

— Хочешь, ночью приедем сюда и останемся тут навсегда?

Мы заходим в лифт. Дочка молчит некоторое время, всматриваясь в мое лицо задумчивым взглядом.

— А он отпустит? Дом перевернет вверх дном, — отвечает уже в квартире.

Ей почти восемь лет, но ведет себя, будто намного старше. И вообще размышляет как взрослый человек. Эмилия мне как самая близкая подруга, а еще самая родная, самая любимая малышка, ради которой я душу дьяволу продам, лишь бы с ней никогда ничего не случилось.

— Скоро избавимся от Глеба, не волнуйся.

Услышав имя Салтыкова, Эмилия морщится, словно от зубной боли.

— Мам, а это кто? — дочь замечает рамку на тумбочке. Фотография, где изображены мы с Эмилем. Благо, не в обнимку. Я сделала ее, когда мы после длинного рабочего дня сидели на диване и смотрели фильм.

— Скоро и с ним познакомишься, — обещаю малышке.

— У тебя телефон звонит, — говорит дочка и тянется к моей сумочке, лежащей на столе. Взяв мобильник, протягивает мне. Номер незнакомый.

— Алло, — отвечаю, хоть и постоянно игнорирую такие звонки.

— Адрес я тебе уже послал. А времени у тебя осталось еще меньше. В девять, напоминаю.