– Их никто не заслуживает, – прохрипел он.

Истый протестант до последнего вздоха.

– Фрэнсис, – сказала я, – вы оставляете после себя зияющую пустоту. Никто не сможет ее заполнить. Но я благодарю Господа за то, что вы были рядом со мной все эти годы. Вы не раз спасали меня и корону.

Ох, что же я буду делать без него, без его бдительного ока и его гения?

– Берегите ее хорошенько. Мое место займут другие. И не доверяйте французам. Эх, как бы я хотел сам дать им бой! – Он слабо кашлянул. – Но я не могу сомневаться в мудрости Господа, который пожелал призвать меня именно теперь.

И опять – истый протестант. А вот я сомневалась; я только и делала, что сомневалась.

– Вот, попробуйте выпить бульона.

У постели стояла еще теплая миска c ложкой. Я попыталась влить ему в рот немного бульона, но жидкость не проходила сквозь судорожно стиснутые зубы. Я поняла, что час его уже совсем близок.

«Когда человек перестает есть, это верный признак, – как-то раз сказал мне один врач. – Все начинает отказывать, и ему не нужна больше земная еда».

Не стану плакать. Не в его присутствии. От этого умирающим только тяжелее. Это мне сказал другой мудрый человек.

Я устроилась подле него. Я готова была ждать, ждать вместе с ним. Фрэнсис проскользнула в комнату и заняла место с противоположной стороны постели. Мы с ней были рядом с ним, как церковные свечи у алтаря.

Уолсингем верой и правдой служил мне двадцать лет – и во времена сватовства Алансона, и на протяжении всего мучительного пути Марии Шотландской, от роскошного заключения до эшафота, где она оказалась благодаря искусно расставленной Уолсингемом ловушке; и в дни, когда над нашей страной нависла смертельная угроза вторжения армады. Уильям Сесил, лорд Бёрли, служил мне дольше, но Уолсингем всегда оберегал меня и стоял на страже королевства. Как мы все теперь без него будем?

«Это испытание, – подумала я устало. – Очередное испытание на прочность. Сколько их уже было».

Фрэнсис что-то писала в книжечке. В тишине я слышала, как скрипит по бумаге ее перо. Что настолько важное ей понадобилось записать в такой миг? Если это касалось смерти ее отца, сейчас это было неуважительно и не к месту. Если же что-то другое, менее значительное, то оскорбительно. Когда она вышла из комнаты, чтобы приказать зажечь в курильнице ароматические травы, призванные заглушить удушающий запах смерти, я взяла книжечку в руки.

Записи были посвящены ее придворным обязанностям в моей свите. Я быстро пролистала страницы. У меня не было желания читать о том, как она ко мне относится. Подобные вещи всегда сильно меня задевали и потом долго не давали покоя. Перемежались они многочисленными заметками про графа Эссекса. Она подмечала, что и в какой день было на нем надето!

«Сегодня на милорде Эссексе был медно-рыжий дублет».

«Сегодня милорд Эссекс, облаченный в наряд голубого цвета, который невероятно ему к лицу, надел контрастирующие с ним чулки цвета шерсти новорожденного ягненка…»

Я захлопнула книжечку. Она в него влюблена! Она сохнет по нему, как какая-нибудь деревенская простушка! Но он куда выше ее по происхождению. К тому же она не какая-нибудь молочница, а вдова с маленьким ребенком. Я должна ее остеречь. Как непредусмотрительно с ее стороны оставить здесь свой дневник. Я поспешно вернула его на место и поднялась, как будто стоя могла лучше приглядывать за Уолсингемом.

Сквозь окна просачивался зыбкий свет; заходящее солнце, отражавшееся в водах Темзы, отбрасывало в восточное окно золотистые отблески, а западный край горизонта уже затягивала золотистая мгла. Отсюда было рукой подать до Мортлейка, где жил доктор Ди, мой придворный астролог. Моих ноздрей коснулся красноречивый запах ароматических трав, в воздухе закурился сизоватый дымок, и перед глазами все поплыло. Я пошатнулась, едва не потеряв равновесие, потом медленно подошла к восточному окну и приоткрыла его в надежде на глоток свежего воздуха.