юристы и чиновники уже в XVI–XVII вв. образовывали наряду с дворянством, духовенством и купечеством особые социальные группы, часть членов которых вышла из более низких, чем эти, слоев. В общей сложности около 1 тыс. семей имели в то время доход выше 1 тыс. фунтов в год (в 100 раз больше рабочего).[132] Особенно важное значение имела эта прослойка во Франции, где она частично была инкорпорирована в состав дворянства, составляя, однако, его специфическую часть («дворянство мантии» в отличие от «дворянства шпаги»). Причем в имущественном отношении эта категория стояла значительно выше основной массы дворянства. При учреждении в 1695 г. единовременного поголовного налога, когда всё население было разделено на 22 класса, ее представители фигурировали во всех высших 14 классах (плативших от 2 000 до 100 ливров), причем 4–6-й (500–300 ливров) и 8–9-й (200–150 ливров) классы были представлены только ими, и даже низшие муниципальные и коронные чиновники составляли с 11 по 14-й классы, тогда как маркизы, графы, виконты и бароны, т. е. вся титулованная аристократия, кроме принцев крови и герцогов (которые вместе с министрами и маршалами Франции составили 1–2 классы), была отнесена лишь к 7 классу (250 ливров), высший слой сельского дворянства – к 10-му (120 ливров), прочие владельцы замков и фьефов – к 15-му (40 ливров; т. е. шли после низших чиновников), а рядовые дворяне без замков и фьефов – к 19-му (6 ливров – вместе с ремесленниками и лавочниками). В 1715–1748 гг. помимо министерств и провинциальных интендантов в стране имелось более 30 парламентов, палат счетов и иных учреждений.[133]

В XVIII–XIX вв. чиновничество и офицерство превратились в заметные социальные группы, численность которых в крупных странах составляла десятки тысяч человек, близко к ним стояли лица свободных профессий и негосударственные служащие, которые примерно в той же мере были выходцами из дворянства, духовенства и буржуазии. Со временем совокупность лиц, принадлежащих к этим группам, стала образовывать некоторое единство, ранжируясь скорее по уровню (положение, благосостояние), чем по роду деятельности, что нашло отражение и в общественном мнении. В Австрии, например, в середине XIX появилось новое выражение для определения интеллигенции и буржуазии, отражающее их сближение: «bezitz und bildung» («собственность плюс образование»).[134] В России сближение элитных групп нашло выражение как в распространении на духовенство награждения орденами с приобретением потомственного дворянства, так и в учреждении в 1832 г. нового сословия почетных граждан (не платившего прямых налогов, свободного от рекрутской повинности и телесных наказаний), объединившего купцов 1-й и 2-й гильдии и их детей, детей личных дворян и священников, а также артистов, художников, ученых и всех выпускников высших учебных заведений.[135]

К концу XIX в. обладание определенным уровнем образования (по крайней мере, резко отличающего его обладателя от основной массы простого населения) становится практически обязательным как для членов высшего сословия (которое почти целиком растворяется в новых элитных группах) и традиционно обладающего им духовенства, так и для предпринимательских кругов. Практически элитой общества становится сложившийся образованный слой, который и включает в себя все элитные группы. Он еще по всем показателям – и по происхождению, и по самосознанию, и по численности и удельному весу в обществе принципиально отличается от одноименного слоя массового общества – и главным образом тем, что действительно представляет собой элиту.