Она поставила производство картин на поток. Брала фотографии или видовые открытки, списывала пейзаж и втискивала в него деревянную разрушенную церковь или старый домик с сиренью и мокрым бельем на провисших веревках. Основную композицию делали Катины однокурсники. Собачек, кошек или косяки перелетных птиц рисовал папа. Иногда ему доверялись дома и церкви.

Тогда-то Катя выработала свой имидж материально обеспеченной беззащитности. А потом она встретила Григория, и он купил ей квартиру. Однокомнатную «хрущобу» Катя презентовала брату.

Затем начался строительный бум, и папа, прекратив свою художественную деятельность, опять пошел работать прорабом на стройку, пугая приезжающие комиссии своим аристократическим видом, отменными манерами и речью без привычных непереводимых идиоматических выражений.

Катя продолжала руководить рисовальным процессом, выдавая в месяц по два десятка «произведений».

Папа у Кати денег просить не мог. Мама у нее просто не взяла бы, а я постоянно ныла, выпрашивая то десятку, то сотню долларов на новое платье. Катя была патологически жадной, но мне она деньги давала исходя из своего комплекса полноценности – перед моим неполноценности.

Мне повезло, у нас с Катей один размер ноги, так что с обувкой у меня проблем не было. Для себя Катя покупала обувь еженедельно и иногда забывала, какие фасоны она уже приобрела. Конечно, высокий каблук для меня был заказан навсегда, но ботинки и кроссовки я у тети конфисковывала не меньше двух раз в сезон. Телом я пополнее, и Катина одежда не сходилась на мне, даже если сильно вдохнуть и «держать талию».

Так вот. Катя умерла. Я девять дней заходилась в горестных рыданиях. Затем было обнародовано завещание.

При его оглашении, происходившем в роскошной квартире Кати, присутствовали папа с мамой, Григорий, дальний родственник, которого видели на похоронах родителей двадцать с лишним лет назад, и я – в качестве массовки.

Родственник, высокий мужчина с безвольным дворянским лицом и брюшком купца, дождался пункта: «Саше, моему двоюродному брату, достается часть дома в городе Муром, в строительство которого мои родители вложили деньги, а также любые три картины, написанные мной», – и потерял к происходящему интерес.

Папа надеялся получить дачу, не более того, и тихо читал газету в глубоком кресле. Мама сидела «для компании». Она знала Катино ко мне отношение и была полна решимости при том небольшом наследстве, что мне могло достаться, отстаивать наши интересы до победного конца.

Григорий покачивал ногой и вертел в руках зажигалку. Он был единственным курящим в собравшейся компании и смотрел на читающего завещание юриста скучающе уверенно.

Катя в завещании вспомнила какую-то тетю, осчастливив ее «вазой напольной, ручной работы» и еще своими тремя картинами.

Взрыв эмоций произошел через минуту.

При дальнейшем чтении оказалось, что дача, двухэтажная, с подземным гаражом, с участком и наземными постройками, досталась папе. А все остальное – мне. Все! Квартира, машина, картины, драгоценности и даже любимая собака, йоркширский терьер.

Моя мама при известии юриста замерла, вцепившись в сумочку. Папа поднял брови, отложил газету и опустил глаза.

На Григория было неприятно смотреть. Он уронил зажигалку и отвалил челюсть. Шепотом попросил перечитать последние два абзаца. Юрист, мужчина лет под шестьдесят, неизвестно откуда выкопанный Катериной, бесстрастно перечитал последнюю часть завещания. Там еще был пункт о банковских счетах. Они тоже были завещаны любимой племяннице.