Они обе сразу замолчали, не вставая с колен, подняли на нее глаза. Увидели, в каком она состоянии, с ужасом оглянулись на Директора.

– Я же говорю – допилась. – Директор цыкнул зубом, пожал плечами и шагнул через порог. – В психушку надо отправить. Я распоряжусь, чтобы санитаров прислали. Все, мне пора. Вы бы милицию пока вызвали. Мало ли… буйная же.

И пошел спокойно. Совершенно спокойно. И ушел бы. И сидел бы совершенно спокойно на своей коллегии. Сменил бы в комнате отдыха за своим кабинетом окровавленную рубашку на чистую – и пошел бы на коллегию: «Здравствуйте, товарищи, задержался в пути – колесо прокололось. Ну, начнем, пожалуй». А после коллегии распорядился бы, чтобы за Сашей прислали санитаров из психушки. И жил бы дальше спокойно. А чего беспокоиться? Он, наверное, не раз так поступал. Или не совсем так, но как-нибудь похоже. И всегда спокойно уходил.

Но в этот раз ему помешали. Во дворе сипло взревела пожарная машина, и почти сразу по лестнице вверх затопали несколько человек – бегом, очень торопились. Лида выскочила на лестничную площадку, сквозь слезы отчаянно закричала:

– Товарищи! Задержите его! Это убийца!

Директор растерялся и допустил ошибку – попытался прорваться сквозь толпу пожарных. Его скрутили и приволокли назад в квартиру. Милицию вызвали. Он орал что-то начальственным голосом о вилке, которой его опасно ранила эта сумасшедшая. Требовал приобщить вилку к делу как вещдок. Галя взяла этот вещдок и на глазах трех милиционеров, двух врачей и какого-то задумчивого типа в штатском воткнула этот вещдок Директору в пузо. Директор заверещал.

– Это я его вилкой, – спокойно сказала Галя опешившим свидетелям преступления. – И в первый раз тоже я, а не Саша. У Саши сил не хватило бы… Вы же видели, как он ее избил. Жаль, что у меня тоже сил мало. Надо было спортом заниматься, а не языки учить… Ладно, я еще займусь.

Саша не знала, что дальше было, не запомнила. Она то впадала в беспамятство, то приходила в себя на какое-то время. Потом ее увезли в больницу. Долго лечили. Обнаружили, что беременна, предложили аборт. Она не согласилась – ребенок был Митькин.

Лида и Галя забрали ее после больницы к себе. Там она узнала, чем все закончилось. Дело совсем замять не удалось, слишком много свидетелей было, да еще собственная жена написала заявление в милицию. Директор, полежав в ЦКБ с двумя царапинами – на шее и на пузе, – вернулся на работу с видом мученика, пострадавшего за правое дело. Например, за борьбу с классовыми врагами. Товарищи по классовой борьбе все понимали, кроме одного: как можно было довести борьбу до такой огласки? Директора вывели из замкнутого круга и сослали опять на Урал, опять директором какого-то завода. Лида с ним развелась. Галя на прощание еще раз воткнула в него вилку. И опять при свидетелях – чтобы не убил. Но опять не опасно, у Директора была и вправду кабанья шкура. В этот раз его в ЦКБ не положили, уехал на Урал поцарапанный.

А Митька пропал. В общежитии о нем никто ничего не знал. Саша написала его родителям в Ростов – те ответили, что тоже ничего не знают.

Через много лет Саша случайно узнала, что Митька умер в психушке, куда попал с диагнозом «вялотекущая шизофрения»: ходил по милициям и прокуратурам, пытался добиться наказания Директору. Конечно, сумасшедший.

Второго марта 1971 года Саша родила дочку Александру. Александру Александровну Комиссарову. Александру четвертую.

Жила частными уроками. Лида помогала. Как-то сумела квартиру ей сделать. Маленькую и далеко – на Большой Черкизовской. Но все-таки уже свое жилье. Потом работу нашла, переводчиком. Потом – гувернанткой в доме какого-то писателя. Маленькую Сашу, Александру четвертую, все время куда-то устраивала – то в детский сад, то в хорошую школу, то в пионерский лагерь… Потом, после школы, хотела в МГИМО устроить, но Александра четвертая не согласилась. Она хотела в институт иностранных языков. И сама поступила, без всяких проблем.