Екатерина Львовна и горничная суетятся. Арсений побежал за доктором.

Вера все кричит.

– Сейчас, сейчас, Верочка, подожди. Сейчас, ради бога. – Екатерина Львовна расстегивает Верино платье, мочит ей лоб холодной водой. – Сейчас, Верочка. Как это случилось, Люка? Отчего?..

– Я не знаю, – растерянно говорит Люка. – Она, кажется, хотела зайти в беседку и оступилась… Я не знаю.

– Верочка, господи, Верочка, не кричи так…

Наконец доктор. Дверь в гостиную закрывается. Туда нельзя. Люка садится на диван и ждет. Арсений с перекошенным бледным лицом шагает из угла в угол. Люка прижимает руки к груди:

– Арсений, что это было?

Но он только молча отмахивается от нее. А крик все продолжается. Пробегает прислуга с полотенцами.

– Арсений, – спрашивает Люка, – Арсений, я не понимаю. Вера…

Арсений останавливается перед ней, смотрит на нее с ненавистью.

– Отстаньте, – говорит он сквозь зубы, – это из-за вас, из-за вас…

Опять пробегает горничная, неся подушки и простыни. И вдруг становится тихо. Люка вытягивает шею. Слышны только слабые стоны.

Люка осторожно открывает дверь. На полу миска с водой, полотенца, на докторе белый халат, и на белых подушках Верино бледное лицо. Лихорадочные горящие глаза останавливаются на Люке.

– Будь ты проклята! – Верин голос звучит хрипло. – Будь проклята! Будьте вы прокляты!

– Верочка, – ужасается Екатерина Львовна.

– Прокляты, прокляты! – злобно и настойчиво повторяет Вера.

– Верочка…

– Прогони ее, мама! – вдруг вскрикивает Вера. – Не пускай! И к гробу не пускай! Она мне мертвой глаза выткнет! Будь она проклята!

– Уходи, уходи. – Екатерина Львовна испуганно выталкивает Люку и захлопывает дверь.

– Мама, – кричит Вера, – это они убили меня! Она и он! Будь они прокляты! Прогони, прогони его!

– Сейчас, сейчас, Верочка. Не волнуйся. Доктор, скажите, что ей вредно волноваться.

Дверь снова отворяется.

– Я прошу вас. – Губы Екатерины Львовны дрожат и дергаются. – Уходите сейчас. И никогда… никогда… – Она ловит воздух ртом, как рыба на песке, и не может кончить.

– Слушаюсь. – Арсений низко кланяется ей и выходит на террасу.

– Мама…

Но Екатерина Львовна даже не поворачивает головы, как будто Люки вовсе нет.

– Будьте вы прокляты, прокляты! – несется надрывающий хриплый шепот. – Прокляты, прокляты!..

Автомобиль останавливается перед калиткой. Из Парижа приехал доктор. Снова открывают и закрывают дверь, снова горничная пробегает мимо Люки с бельем и горячей водой.

Стоны совсем стихли, и Вериного голоса больше не слышно. Из-под двери тянет неприятный сладковатый запах. От него во рту медный вкус, язык как-то странно распухает, и нёбо, ставшее тоже медным, уходит далеко вверх. «Хлороформ», – догадывается Люка и с отвращением закрывает рот и нос платком.

И снова автомобиль. Это Володя. Он бежит, спотыкаясь, по саду.

Екатерина Львовна выходит к нему навстречу.

– Вера… – Он задыхается. – Вера… жива?

И дверь за ними закрывается.

Люка сидит на диване. Ноги затекли, и голова болит от хлороформа. Но она боится встать, боится двинуться. Она смотрит не отрываясь на белую дверь. Это необходимо. Она должна. И нельзя ни на минуту закрыть глаза. Который теперь час? Наверное, уже поздно. Хочется есть, но разве можно думать о еде?

Там, у Веры, зажгли свет, из-под двери желтеет узкая полоска. Люка сидит в темноте на диване. Направо чуть светлеет окно. И за ним, прижавшись к стеклу, чье-то лицо. Люка вздрагивает. Ей страшно. И успокаивает себя: это только кажется. Нет. Черные блестящие глаза смотрят прямо в комнату, прямо на нее, и губы шевелятся, словно зовут: «Люка». Это Арсений. Но Люка делает вид, что не замечает его. Он поднимает руку, тихо стучит в стекло. Какое у него бледное страшное лицо. Люка отворачивается, чтобы не видеть.