– Да, конечно, я могу приехать. Хотя мне нечего добавить к сказанному ранее. Я сообщила обо всем, что видела и слышала. Но если вам это поможет… А как дела у Элис?

Возникает пауза.

– Сожалею, что приходится сообщать вам об этом, мисс Торп, но она сильно пострадала при аварии. Умерла на месте происшествия.

– Боже! – восклицаю я. – Как это ужасно!

Лифт доставляет меня на пятый этаж, я подхожу к своему столу и записываю адрес на листке самоклеющейся бумаги.

Когда наступает обеденный перерыв, я выхожу из офиса, обернув свой красно-пурпурный шарф вокруг горла и прикрыв им от леденящего холода нижнюю часть лица. Намеренно обойдя стороной станцию подземки, окруженную многочисленными магазинами, я миную старый газгольдер, потом новое здание библиотеки и пересекаю квартал построенных террасами георгианских домов, после чего по мостику перебираюсь на другой берег канала, водная поверхность которого навеки покрыта густым слоем мусора. Я прохожу мимо кафе или дешевых ресторанчиков с заиндевелыми витринами, и когда кто-нибудь входит туда или выходит оттуда, до меня доносится шум кофеварок, стук ножей и вилок по тарелкам, но стоит дверям закрыться, как звуки затихают.

Чем дальше я удаляюсь от больших улиц, тем меньше мне попадается встречных прохожих. Наступил бесцветный до белесости зимний день: деревья голы, трава на муниципальных лужайках пожухла, и среди проплешин прогуливаются голодные голуби. Облака редеют настолько, что даже показывается некая видимость солнца – призрачно-бледный диск, низко висящий над крышами многоквартирных домов.

В приемной участка на Брюстер-стрит нет ни одного окна, через которое внутрь проникал бы естественный свет, как нет никого и за стойкой дежурного. Я жду, а затем решительно подхожу к ближайшей двери и стучу. На стук выходит недружелюбная женщина и заявляет, что сержант О’Дрискол на обеде, но скоро вернется.

Раздраженная, я сажусь на дешевый пластмассовый стул и при свете гудящей и поминутно мигающей люминесцентной лампы под потолком принимаюсь листать липкие страницы старого номера какого-то журнала.

Вскоре я слышу, как внутри открываются и закрываются двери, раздается жужжание электрического замка, и ко мне выходит О’Дрискол. Он все еще облизывает пальцы и дожевывает остатки ленча. Как и констебль Рен, с которой я познакомилась прошлым вечером, он очень молод – на вид ему лет двадцать пять. То есть О’Дрискол моложе меня, густоволосый, с бледноватым лицом и красными пятнами на шее. Он приглашает меня в один из пустующих кабинетов и через стол протягивает несколько листков. Это записи, сделанные вчера Рен, но отпечатанные на компьютере, проверенные программой исправления ошибок правописания и переданные из одного города в другой. Я внимательно читаю текст, пока О’Дрискол ковыряется в зубах колпачком от шариковой ручки, и хотя, конечно же, Рен было не под силу передать в точности все обороты моей речи или тем более интонации, факты в документе изложены верно.

– К этому мне добавить нечего, – говорю я и кладу ладонь поверх протокола.

– Дело вообще представляется несложным. – О’Дрискол протягивает мне ручку, от которой слегка попахивает фалафелем [2]. – Пожалуйста, поставьте здесь свою подпись. Это, конечно, предварительные выводы, но все, что мы обнаружили на месте аварии, подтверждает ее слова в вашем изложении. Женщина попыталась избежать столкновения с чем-то на дороге, и в тот момент колеса, к несчастью, попали на обледеневший участок, что и привело к плачевным последствиям. Ну и, конечно, она могла превысить допустимую скорость…