– Мне нравится проводить с тобой время, – произнесла Полли таким тоном, словно эта мысль только что пришла ей в голову. – Всех остальных так и тянет объяснить мне мои эмоции. «Ты чувствуешь вину, поскольку вечно перечила ей», «Ты ощущаешь себя потерянной, потому что мама всегда подсказывала тебе, как поступить». Болтают, болтают, несут всякий вздор. А ты не пытаешься делать ничего подобного.

– Рада слышать. Право же, Полли, я всегда готова поговорить, если у тебя возникнет потребность в собеседнице. Помни об этом, ладно?

Но она уже думает о своем. Подходит к туалетному столику и отыскивает цилиндрик с тушью.

– Я решила не краситься перед церковью, – объясняет Полли. – Не хотела, чтобы глаза стали как у панды. Но теперь-то я буду в полном порядке.

Она подводит глаза, засовывает ватную палочку на место, прыскает из флакона с духами в воздух и на секунду встает в ароматное облачко, прежде чем направиться к двери. К табачному дыму в комнате добавляется густой запах туберозы.

– Ну что, пойдем? – говорит она.

В просторном вестибюле группами собрались гости, с наслаждением обсуждая последние сплетни, но гул голосов почтительно умолкает, когда они замечают, что мы с Полли спускаемся по лестнице. Бормоча извинения, мимо нас протискивается к выходу женщина, надевая плащ, и я успеваю обратить внимание на ее побледневшее, словно опрокинутое лицо и полоску седины на виске.

В столовой официанты не без труда маневрируют в толпе, с подчеркнутой вежливостью предлагая канапе и небольшие горячие закуски вроде устриц, обернутых беконом, или жареных колбасок, уложенных вокруг баночки с английской горчицей.

Полли оставляет меня, подхваченная под руки супругами Азария. «Недолго же ей была необходима подруга», – думаю я.

Я начинаю перемещаться по залу, слыша приглушенные голоса гостей, обсуждающих дела семьи: как ее члены справляются с постигшим их горем, насколько это невосполнимая утрата для каждого из них.

«Для меня ее смерть стала шоком», – рефреном звучит отовсюду. И еще: «Никогда не знаешь, что будет завтра с тобой самим». Пусть здесь и собралась богемная публика, но в такие дни даже эти люди могут лишь повторять банальности.

Престарелая леди сидит в кресле у французского окна, держа на коленях кошку. Она беседует с Шарлоттой Блэк и с кем-то из «Маккаскила». У нее за спиной садик на заднем дворе, который я не видела во время первого визита в дом. В нем царит зимний беспорядок, но и в таком виде он выглядит очаровательным. Дрозд порывистыми движениями заводной игрушки выклевывает что-то среди плиток дорожки, проложенной от дома между зарослями кустов и голыми сейчас фруктовыми деревьями к летней беседке.

Мне легко представить, как муж и жена проводили там летние вечера, сидя на деревянной скамье, опустив босые ноги в теплую траву, подставив лица под лучи клонящегося к закату солнца.

– Дважды в неделю, независимо от погоды, – продолжает, видимо, свой рассказ пожилая дама, и я только сейчас замечаю золотистого лабрадора, терпеливо сидящего у ее ног, поблескивая металлическим ошейником. – Она обладала потрясающим талантом декламатора. И экспрессивным голосом! Как она читала Эдит Уортон!

– Привет! – бросает мне Тедди. – Как поживаете?

У подножия лестницы его поджидает хорошенькая девушка с серьезным выражением лица. Они обмениваются поцелуями, она кладет ему ладонь на предплечье и задерживает ее там несколько дольше, чем нужно, чтобы высказать обычные соболезнования. Да и поцелуи выглядят более нежными, чем просто дружеские.