Сведения об авторе ограничены двумя предложениями, как это обычно делается с популярными литераторами: «Лоренс Кайт родился в Степни в 1951 году. Ныне постоянно живет в Лондоне». Ни слова о премии «Букер», которой он удостоился пять или шесть лет назад. Не упоминаются ни бездарная голливудская экранизация «Амперсанда», как и гораздо более удачный фильм (тогда он сам стал сценаристом) по роману «Ха-ха!», за который Дэниел Дэй-Льюис получил «Оскара».

Я пролистываю книгу. Ни одного произведения Кайта я не читала, но мне известен обширный спектр его интересов как писателя, куда входят и большая политика, и секс, и смерть, и все пороки западной цивилизации, которую ожидает неизбежный крах. В романах Кайта мужчины средних лет, представители среднего класса – архитекторы и антропологи, инженеры и врачи – постоянно борются с упадком своих физических сил, а он – лишь отражение упадка окружающей их культуры. Стиль прозы Кайта критики обычно характеризуют как «вызывающий», «изобретательный», «по-мужски прямолинейный», а еще чаще – «бескомпромиссный». Как читательницу меня подобные эпитеты не вдохновляют. Я пытаюсь пробежать взглядом несколько первых страниц. Все это очень умно…

А потом мое внимание привлекает строка в самом начале: «Посвящается Элис. Как всегда».

Номера Кейт Уиггинс я не записала, но он сохранился в памяти моего мобильного среди списка входящих звонков.

– Здравствуйте! Это Фрэнсис Торп, – говорю я, когда она отвечает. – Помните, пару дней назад вы мне звонили по поводу несчастного случая с Элис Кайт? За это время я успела прийти в себя, и если вы по-прежнему считаете, что подобная встреча поможет членам ее семьи, то готова познакомиться с ними.

Дом в Хайгейте в отдалении от улицы, что позволило провести к нему подъездную дорожку из гравия, окружить стеной с металлическими воротами и устроить нечто вроде аллеи из низкорослых кустов. Грязноватые сугробы еще лежат в тени ограды, куда, видимо, не проникают даже редкие лучи зимнего солнца, хотя на лужайке перед домом от снега не осталось и следа, а широкие ступени, ведущие к входной двери, тщательно очищены от наледи. Если не считать свечения, проникающего сквозь выполненное в виде витража полукруглое стекло над входом – матовые гроздья красного винограда, вываливающиеся из золотого «Рога изобилия», – остальной дом погружен в темноту. Всего пять часов – время чаепития, – но ощущение такое, будто уже наступила полночь.

Сигнальная лампочка системы безопасности издает щелчок и включается, когда я поднимаюсь по ступенькам и нажимаю кнопку звонка, но не слышу изнутри ни звона колокольчика, ни приближающихся шагов. Мало я перенервничала, отправляясь на эту встречу, так теперь вдобавок ко всему чувствую себя как преступница, даже не переступив порога дома. Может, я слабо нажала кнопку? Или звонок сломан?

Выждав несколько секунд и не услышав, чтобы кто-то шел меня встречать, я жму снова, но на результат это не влияет. Проходит еще немного времени, и я улавливаю тихие шаги и звук открывающегося замка. Дверь распахивает опрятная молодая женщина во флисовой курточке на «молнии» и вельветовой юбке до колен.

– Фрэнсис, наконец-то! – восклицает она и берет меня за руку, глядя в лицо и буквально ошеломляя своим энтузиазмом. – Я Кейт Уиггинс. Семья ждет вас внизу.

В холле я снимаю шарф и куртку. Под ногами у меня ярко-красный, но уже сильно потертый турецкий ковер. Высокая и узкая корзина для зонтов и крикетных бит. Полка, уставленная резиновыми сапогами, ботинками и крепкими походными башмаками. Целая груда пальто и плащей, сваленных небрежно, как нечто уже никому не нужное.