Много лет тому назад французский ученый Ламарк, наблюдая огромное разнообразие и удивительную приспособленность животных к среде обитания, предположил, что приобретенные в ходе жизни признаки могут наследоваться. Ему казалось логичным, что у жирафа шея длинная потому, что многие поколения жирафов тянули шею вверх.

Научные открытия делаются гениями, заимствуются коллегами и закрываются новыми гениями. Немецкий ученый Вейсман опроверг Ламарка. Для доказательства Вейсман рубил крысам хвосты и смотрел: станут ли они короче через несколько поколений? Хвосты не укоротились. Хорошо, что он не рубил крысам шеи и, слава богу, не доказывал свою правоту на жирафах или удавах.

Вейсман, Морган, Дубинин и другие генетики доказали, что информация, образно говоря – о длине шеи жирафа, содержится в жирафовой ДНК и что выживают в природе именно те особи, у которых исходно, еще в эмбрионе, закодирована наиболее длинная шея, а не те, которые ее сильнее тянут. Откуда же берется разнообразие кодировок? За счет мутаций – изменений в кодах ДНК под действием тепла, радиации и т. д. Многие мутации смертельны (ученые предпочитают выпендриться: «летальны»). Зато те животные, которые после мутации выжили, оставляют после себя хорошо приспособленное потомство.

Хотя такая точка зрения в науке является общепринятой, я думаю, что Ламарк был не совсем неправ. Моя точка зрения не простирается в бесконечность и не претендует на вечность. В пользу нее говорит открытие одного американского нобелевского лауреата, что информация может считываться не только в направлении от ДНК к белку, но и наоборот: от белка к ДНК. Некоторые приобретенные признаки могут наследоваться (почитайте книжку Харриса «Ядро и цитоплазма»). Только признаки эти не внешние, а внутренние. Например, если ежедневно бриться, бороды не будет до тех пор, пока бреешься. И такая безбородость, конечно, не наследуется. А вот если принимать гормоны, препятствующие росту бороды, то в конце концов она перестанет расти. И поскольку гормоны действуют на белки, а через них на ДНК, то не исключено, что возникнет наследственное закрепление безбородости. Многие северные азиатские и южные африканские народы безбороды. Вряд ли это результат случайной мутации, подвергшейся отбору, ибо никакого толка человеку ни от бородатости, ни от безбородости нет. Другой наглядный пример: быстрое увеличение людей в росте за последние века. Петр Первый считался очень высоким, а по нынешним меркам он среднего роста. Наиболее высоки жители крупных городов. Это трудно объяснить случайной мутацией. Причем, дети высоких родителей наследуют этот признак и передают потомству.

Мы изучали в МБИ теорию эволюции очень основательно. То, что человек произошел от какого-то обезьяноподобного предка вроде неандертальца, это было понятно. Из человекообразных обезьян получились обезьяноподобные человеки, то есть мы. Не ясно было только, зачем Дарвин всю жизнь собирал доказательства и написал капитальную книгу о происхождении человека из обезьяны. Мудрец бы сказал ему: «Чарльз! Не будь ослом: не доказывай баранам, что они бараны». Доказательство – пространное рассуждение, делающее вывод о малопонятном через непонятное. Чтобы утвердиться в своей правоте, Дарвину достаточно было посмотреть в зеркало. И, кроме того, по-моему, не труд создал человека, а наоборот: ничего не делая, обезьяны научились думать.

У обезьяны 48 хромосом (хромосомы состоят из ДНК и белков, покрывающих снаружи эту самую ДНК), а у человека 46. Легко можно представить, что две хромосомы куда-то делись, но трудно – что появились откуда ни возьмись. Поэтому весьма правдоподобно, что человек произошел от обезьяны, а не наоборот. Обезьяна почему-то утратила две хромосомы. Но здесь есть парадокс: совершенный человек имеет меньше хромосом, чем примитивная обезьяна. А может, рассуждения о происхождении человека из обезьяны, при всей своей логичности, не верны? Логика спасает от мелких ошибок, но не от крупных заблуждений. Нельзя исключить другой путь прогресса: виляя хвостом перед вожаками стаи, обезьяны утеряли хвостатость и превратились в людей.