– А теперь ищем рифму! – буркнул он себе под нос. – Улица… гм… Не улица, а улицу… улицу – курицы. Окно, гм – всё равно.

«Хорошо? Вроде ничего. А теперь смысловая нагрузка…»

Через полминуты у него получилось:

Я смотрю на улицу

В открытое окно.

Там гуляют курицы,

Мне же всё равно.

– Легко и непринуждённо! – хохотнул эльф, весело покачав ушами. – Ай да молодец!! Ай да… гм. – Но что-то ему всё же в его стихоплётстве не понравилось. – А как, кстати, правильно пишется – куры или курицы? Гм… по-моему, куры… Тогда не так… Гм… Ага… Тогда будет вот как… И менять-то особо ничего не надо. Просто вставляем нужное слово, и получается:

Я смотрю на улицу

В открытое окно.

Там гуляют куры,

Мне же всё равно.

Конечно, рифмы между первой и третьей строчкой нет – «улицу» – «куры», но из-за того, что рифма есть в строчках два и четыре – «окно» – «всё равно», четверостишье приобретает именно форму стиха, а не просто набора различных слов.

– Отлично! – воскликнул он, ощущая будоражащую дрожь по всему телу. – Просто великолепно!

Ощущение было такое, будто бы он нашёл золотую жилу.

«Что бы написать ещё? Какую тему попробовать?» – стал вертеть головой королевский коронер, пытаясь зацепиться взглядом хотя бы за что-нибудь более-менее годное.

Но, к его несчастью, в комнате ничего такого, подходящего для эксперимента, не было.

– Эх, – раздосадованно произнёс он, – где бы взять тему? Где бы темочку взять бы нам?

Вновь посмотрел в окно и, ничего, кроме кур, не увидев, совершенно расстроившись, с размаху хлопнул ладонью по лакированному столу. Да так сильно ударил, что даже ладонь немного отсушил. Посмотрел на «давший сдачи» предмет, обрадованно вскликнул и полез в ящик стола.

Через минуту он уже открывал дело № 555.

– Итак, что тут у нас? – произнёс он.

Выхватил первый попавшийся исписанный показаниями лист бумаги, быстро пробежал по нему взглядом, а затем стал выписывать слова.

Разбойник. Рынок. Шмат сала. Окорок. Потерпевшая. Стража. Месяц тюрьмы.

– Гм, – хмыкнул поэт, откинувшись на стуле.

Поднёс листок с выписанными словами поближе к глазам, прочитал вслух, попробовав все слова на «вкус», и, согнувшись над сукном стола, принялся искать и находить рифму.

Сейчас он собирался подобрать несколько необычную для его творчества рифму. Как правило, он рифмовал первую строчку с третьей, а вторую с четвёртой. Но не в этот раз. Сейчас он хотел сделать более сложную работу. Первая строчка должна была быть зарифмована со второй, а уже третья строчка с четвертой строфой соответственно.

Для простого обывательского глаза несведущего в этих делах такая рифмовка могла показаться сущим пустяком. Но коронер знал, что это лишь поверхностное суждение. На самом деле такое стихосложение было очень сложным, ибо оно должно нести в себе чёткую информационную нагрузку. И если хоть что-то пошло бы не так, это моментально могло бы обрушить всю структуру и глубину четверостишья.

– Итак, пусть окончанием первой строфы будет слово вор. Тогда второй строфой… – Он почесал нос, хмыкнул и начал подбирать: – Вор… вор… ор… гм, сор? Ну, в общем-то, да, но всё же это вроде к траве… гм вор… а что у нас воры делают? Ответ прост, как два пфеннига: воруют. Так. Воруют – не подходит… А вор… гм… – Он зажмурился, поморщился, пытаясь выдавить из себя мысль, и всё-таки сумел это сделать, выдохнув: – Спёр…

Посмотрел в окно и сам себе кивнул.

«Вор – спёр» – с любовью записал окончание второй строчки.

Теперь предстояло придумать последние слова строчки номер три и строчки номер четыре.

Что же за смысл должен быть в этих строфах? И даже не просто смысл, а призыв. В них должна раскрываться сама суть отвратительного деяния преступника. И конечно, в конце должно быть суровое, но справедливое наказание.