– Не знаю. Может, потому, что Шекспир – очень хороший писатель?

– Нет! – сказал мистер Стезман. – У кого-нибудь еще есть идеи? У кого-нибудь, наделенного сердцем. Мистер Шеридан, бьется ли что-нибудь в вашей груди? Скажите нам, почему «Ромео и Джульетту» не забыли за четыреста лет?

Парк ненавидел выступать перед классом. Элеанора нахмурилась, покосившись на него, и отвернулась. Парк почувствовал, что краснеет.

– Потому что… – сказал он тихо, глядя в парту, – потому что люди хотят помнить, каково это – быть молодым. И влюбленным.

Мистер Стезман облокотился о классную доску и потеребил свою бороду.

– Это правильно? – спросил Парк.

– О, определенно, – отозвался мистер Стезман. – Я не знаю, потому ли «Ромео и Джульетта» стала самой любимой пьесой всех времен. Но да, мистер Шеридан, более верных слов никогда не говорилось.

На уроке истории она никак не реагировала на Парка. Впрочем, как и всегда.

После школы он вошел в автобус, и она уже была там. Встала, чтобы пропустить его на место у окна, а потом, к его удивлению, заговорила. Тихо. Почти шепотом. Но заговорила.

– На самом деле это что-то вроде виш-листа, – сказала она.

– Что?

– Ну, эти песни, которые я хотела бы послушать. Или группы. То, что мне кажется интересным.

– Если ты никогда не слышала «The Smiths», как вообще узнала о них?

– Не знаю, – ответила она, ощетинившись. – От старых приятелей, друзей… из журналов. Не знаю. Отовсюду.

– А почему не послушала?

Она посмотрела на него как на непроходимого тупицу:

– Не сказала бы, что «The Smiths» часто крутят по радио.

Парк не ответил, и она высоко вскинула свою темно-коричневую бровь.

– Боже!

Больше они не разговаривали в тот день.

Вечером, делая уроки, Парк записал все свои любимые песни «The Smiths», а еще – несколько песен «Echo & the Bunnymen» и «Joy Division»[30].

Он положил в рюкзак кассету и пять новых выпусков «Людей Икс», прежде чем пойти спать.

– Что это ты такая тихая? – спросила мама. Элеанора принимала ванну, а мама варила суп «Пятнадцать бобов». «По три боба каждому», – хихикнул Бен чуть раньше, столкнувшись с Элеанорой.

– Я не тихая. Я принимаю ванну.

– Обычно ты поешь в ванной.

– Нет, – сказала Элеанора.

– Да. Ты поешь «Рокки Ракун»[31].

– Боже мой. Спасибо, что сказала. Больше не буду. Боже…

Элеанора поспешно оделась и попыталась проскользнуть мимо матери. Но та ухватила ее за руки.

– Мне нравится, как ты поешь, – сказала она. Взяла бутылочку с буфета за спиной Элеаноры и втерла по капле ванили за каждое ухо. Элеанора дернула плечами, словно ей было щекотно.

– Зачем ты так делаешь? Я воняю как кукла Земляничка[32].

– Потому что это дешевле духов, но так же хорошо пахнет. – Мама втерла немного ванили себе за уши и рассмеялась.

Элеанора рассмеялась вместе с ней. И несколько мгновений стояла рядом, улыбаясь. На маме были старые мягкие джинсы и футболка. Волосы собраны в конский хвост. Она выглядела так привычно. Как на фотографии с одного из детских праздников в день рождения Мэйси. Там у мамы был хвост вроде этого. И она ела мороженое.

– Ты в порядке? – спросила мама.

– Да… Да, я просто устала. Сделаю домашку и лягу спать.

Мама, кажется, понимала, что это не совсем так, но не стала настаивать. Она привыкла, что Элеанора рассказывает ей все.

«Что происходит вот тут? – говаривала она, постукивая Элеанору по макушке. – Что тут у тебя за странные мыслишки?»

Впрочем, мама не говорила ничего подобного с тех пор, как Элеанора вернулась домой. Кажется, она поняла, что утратила на это право.

Элеанора забралась в постель и сдвинула кота в ноги. У нее не было ничего почитать. Вернее сказать, ничего нового. Он больше не приносит комиксы? С чего он вообще взялся это делать? Она провела пальцами по названиям песен, написанным в тетрадке по математике. Названиям, которые приводили ее в замешательство: «Этот прелестный человек» и «Как скоро наступит Сейчас». Она подумала, не стереть ли их, но вдруг он заметит это и посмеется над ней?