– Правда?

Лиана прикусила внутреннюю сторону щеки, не отвечая. Чёрт!

Чёрт, чёрт, чёрт.

Почему, чёрт возьми, этот чёртов поцелуй вообще произошёл? Почему она вообще думала об этом придурке Иване?

Лиана с детства знала, что миром правят связи, но никогда не хотела быть лишь их продолжением. Её родители, оба дипломаты, вращались в высших кругах, привыкли к тонким играм слов, к переговорам, где даже молчание могло означать больше, чем сказанная фраза. В их доме всё было чётко регламентировано: с кем дружить, как вести себя на официальных приёмах, какие вопросы задавать, а какие лучше оставить без ответа.

Её детство проходило среди тщательно отобранных знакомых семьи – детей послов, политиков, учёных, людей, чьи фамилии могли открывать двери, о существовании которых большинство даже не подозревало. Она быстро научилась улыбаться, когда нужно, говорить ровно столько, сколько требовалось, и никогда не показывать своих истинных мыслей.

Но чем старше она становилась, тем отчётливее понимала, что ей этого мало.

Она не хотела быть просто очередной «дочерью влиятельных родителей», чей путь предрешён с рождения. Не хотела, чтобы её воспринимали как продолжение фамильного имени, очередную марионетку в дипломатических играх. Она хотела доказать, что способна чего-то добиться сама, без чьей-либо протекции, без заранее расстеленного перед ней красного ковра.

Выбор Академии стал вызовом, брошенным не только миру, но и своим же родителям.

Они не возражали открыто – слишком умные для этого, слишком хорошо знавшие, как работает психология. Отец лишь скептически поднял бровь, мать многозначительно пожала плечами, но оба, казалось, ждали момента, когда она осознает свою ошибку и вернётся на заранее проложенный для неё путь.

Но она не вернулась. С первых же дней в Академии Лиана поняла, что её ждёт совсем другой мир. Здесь не было приёмов, политических манёвров и намёков. Здесь ценили не фамилии, а результаты. И если ты не мог показать, на что способен, тебя не считали ровней.

Она быстро усвоила новые правила: не показывать слабость, не давать повода усомниться в своей компетентности, не уступать, даже если кажется, что уступить проще.

Ей пришлось стать жёстче, амбициознее. Если кто-то пытался задеть её за богатое происхождение – она доказывала, что богатство в знаниях и в её собственной силе. Если кто-то намекал, что её место здесь куплено, она доводила себя до изнеможения на тренировках, пока даже самые скептически настроенные курсанты не признавали: она заслужила быть здесь.

Она держала дистанцию, не сближалась ни с кем по-настоящему. Дружба могла стать слабостью, а слабостей она не прощала даже себе.

Но был один человек, с которым эта схема не работала. Иван Артемьев. Он никогда не смотрел на неё снизу вверх, как те, кто завидовал её происхождению.

Но он и не смотрел сверху вниз, как те, кто считал её просто красивой девочкой с хорошими связями. Ему было плевать, кто её родители. Он видел в ней не дочь дипломатов, а конкурента. И это одновременно раздражало её и восхищало.

Ночь была тихой, безветренной, и даже город за окнами казался застывшим, будто затаил дыхание. Иван лежал на спине, глядя в потолок, в темноту, в пустоту, в которую не спешили приходить сны. Сон в такие моменты был роскошью, недоступной тем, кто ждал неизвестности. Он уже знал, что впереди – шаг в пустоту, но не знал, какой именно.

Он давно привык к этому состоянию. Границы между днём и ночью стирались в его жизни ещё в Академии, когда он часами сидел перед голографическими моделями тактических симуляций, изучая схемы, анализируя вероятности, просчитывая ходы наперёд. Тогда он часто просыпался среди ночи, потому что мозг продолжал работать, даже когда тело требовало отдыха.