Меня охватило беспокойство.

– Куда вы собираетесь?

– В Париж.

Париж.

Я вспомнила, как мама возила меня в лучший европейский бассейн. Субботними утрами, которые никогда не вернутся.

Левиборд опустил нас на лужайку. Эхо все еще работали в саду. Дядя Алекс посмотрел на меня и сказал:

– Тебе на самом деле не о чем беспокоиться. Вот как я вижу свою миссию и миссию корпорации «Касл»: позволить людям добиться всего, на что они способны, делая в то же время мир безопаснее. Я знаю, тебе сложно представить, что Эхо могут обеспечивать безопасность, но вообще-то это и правда возможно. Что касается «Семпуры», ею управляют сумасшедшие. Абсолютные психи. Тамошние боссы… Все, о чем они беспокоятся, – это идеи. Они хотят создавать Эхо, более продвинутых, чем люди, и, стремясь к этому, идут на любой риск. Лина Семпура – сумасшедшая. Ты знаешь, какой была ее первая работа?

– Нет.

– Она проектировала военных роботов для корейцев. Вот ее прошлое. Машины-убийцы. Да и сама она едва ли человек. Ее растили Эхо. Родители умерли, когда она была совсем ма… – дядя осекся. Он понял, что вряд ли это подходящая для меня история. – В общем, это группа Франкенштейнов. Могу поспорить, ты читала эту книгу.

Я кивнула. Мы шли по траве в сторону дома.

Он улыбнулся.

– Ну, конечно же, читала. Ты, наверное, проглотила больше книг, чем я. Когда мы с твоим папой разговаривали в последний раз, он упомянул, что ты сдала Вселенский экзамен в четырнадцать лет, на три года раньше, чем положено. Ты, должно быть, уже готова к университету.

– Оксфорд, – подтвердила я. – Меня уже приняли. Занятия начнутся в июне.

Мы прошли через огромный холл. Там было несколько голограмм. Дорогие скульптуры, через которые можно пройти насквозь: единорог, обнаженная женщина, огромная ракушка. Голограммы висели и на стенах. Довольно мало картин, в основном – портреты членов семьи и реклама продукции «Касл». На одной из них дядя Алекс в здании парламента обнимал за плечи улыбающуюся Бернадину Джонсон.

Яго сидел за столом и играл в шахматы с Эхо. Тем самым, Дэниелом. Эхо сидел к нам спиной. Я не почувствовала прежнего страха – то ли из-за нейродетекторов, то ли из-за происшествия в Клаудвилле.

– Надо же, Оксфорд… Прямо как твои родители, – продолжал дядя Алекс. Тогда я этого не заметила, но теперь, оглядываясь назад, могу сказать, что в его голосе прозвучала грустная нотка. Может быть, потому, что его самого исключили из школы. Один из немногих фактов его биографии, который был мне известен. Однажды он взломал программное обеспечение школы, в которую они ходили с моим папой, и почти уничтожил ее. Его поймали и исключили из всех существующих школьных программ. Должно быть, дядю Алекса задевало, что папа получил самые высокие оценки из всех возможных во Вселенной.

– А что ты собираешься изучать? – спросил он, и его тонкие брови взлетели вверх, точно крылья.

– Философию, – ответила я тихо. Яго заметил нас и слегка нахмурился, а затем вернулся к игре с Дэниелом.

– А-а, самый старый предмет. Поиск смысла существования. Тебе надо учиться. Я помогу, Одри. Всем, чем смогу, – дядя Алекс вздохнул и остановился внутри голограммы огромной ракушки.

Он прошептал так, чтобы Яго не услышал:

– Мне сложно с ним разговаривать. Почти никогда не удается вытащить его из капсулы. Правда, он любит шахматы. Иногда мы играем вместе. Так что есть надежда. И честно говоря, я никогда не был лучшим отцом на свете. Я дал ему все, кроме того, что ему нужно. Кроме моего времени.

Мы двинулись дальше, и в этот самый момент Яго психанул.