«Так и есть, – подумал Михаил, с благодарностью похлопав охотника по плечу, – субмарина находилась в бухте, а кто-то из экипажа высаживался на берег в резиновой лодке. Здесь ее и закрепили, чтобы не унесло в море». К нему подошел еще один охотник, что-то бережно неся на ладони. Это были два окурка сигарет. Не мундштуки советских папирос, не огарки «самокруток», а именно окурки от сигареты. «Ну, вот и первый след, – с удовлетворением решил Сосновский. – Надо срочно сообщить Шелестову».

Максим просто физически чувствовал, что Иван Папанин – это непробиваемая броня, это скала, которую ни преодолеть, ни обойти. Даже разговаривал Папанин с Шелестовым так, будто перед ним был рядовой матрос с какой-то баржи или студент-океанолог, который «христаради» просит взять его в полярную экспедицию. Еще бы: дважды Герой Советского Союза, орденоносец, известный полярный исследователь, герой гражданской войны, а теперь еще контр-адмирал! И даже звание Шелестова в системе НКВД для Папанина не играло роли, как и сам наркомат. В молодости в Крыму был он и комендантом «чрезвычайки», и членом Реввоенсовета, и наркомом был. Только Шелестов прекрасно знал, что все посты этот человек заслужил не столько своими организаторскими способностями, сколько умением перешагивать через людей. А в критической ситуации это немало, это очень ценно, а порой и единственно важно. Да и доктором географических наук он стал не в результате научных достижений, а как раз в виде благодарности за организацию полярных исследований.

– Вы отдаете себе отчет, товарищ Шелестов, – величественно вещал Папанин, – в том, что в такую трудную минуту для страны каждый снятый с Севморпути самолет, каждое судно – это удар по обороноспособности страны, удар по снабжению, это гибель советских людей, которые ежедневно, не щадя себя, отдают все делу победы над ненавистным врагом. И в такую минуту вы обращаетесь ко мне с подобными просьбами?

– Я обращаюсь к вам за помощью, Иван Дмитриевич, – сдерживая гнев, напомнил Максим, – потому что это была рекомендация наркома Берии.

– А, Берии! – Папанин вознес руки над головой. – И вы что ждете, что я вам в ноги кинусь? Ваш Берия…

Папанин вовремя опомнился и не стал использовать эпитеты. Шелестов понял, что хотел сказать этот человек, возомнивший себя всесильным, обласканным властью и защищенным со всех сторон. Он полагал, что неуязвим, но страх перед именем всесильного Берии и здравый смысл все же взяли верх над горячностью и самомнением Папанина. И заслуженный полярник, росчерком чьего пера было искалечено немало судеб, снова пустился в идеологическую риторику, весь смысл которой сводился к двум словам: «не дам».

Напрасно Шелестов пытался убедить Папанина в том, что подводные германские лодки, если им удастся обосноваться в полярных водах СССР, могут натворить много бед, в том числе и для Севморпути в целом, и сорвать массу перевозок по Белому морю. А ведь Папанин был еще и уполномоченным Государственного Комитета Обороны по перевозкам на Белом море.

– Ну что? – спросил Коган, когда Шелестов подошел к нему в парке.

– Есть люди, с которыми разговаривать бесполезно, – зло проговорил Шелестов. – Им надо или приказывать, или смещать их с должности к чертовой матери!

– Ясно, самолетов он нам не даст и воздушного поиска не предвидится.

– Догадливый, – невесело усмехнулся Максим. – Просто ясновидящий. Папанин пользуется покровительством лично Сталина, и связываться с ним никто не будет. Никто не захочет рисковать. Ладно, все равно решает не один человек, есть еще и люди на местах, которые могут помочь. Тем более что приказ нам надо выполнять вне зависимости от того, поможет нам Папанин или нет.