Разбрызгивая грязь, Уильям пошел к коню, по пути подняв спальный мешок. Накинул его на голову коню, закрыв животному глаза. Так поступают, если скотина боится выходить из горящего сарая, – этому его научил отец, когда от удара молнии загорелся сарай на плантации «Гора Джосайи». Как ни странно, помогло – конь мотал головой, но бить ногами перестал. Бормоча что-то успокаивающее, Уильям взнуздал его. Конь фыркнул, обдав хозяина брызгами, однако, похоже, утихомирился. Вскинул голову – грязная вода потекла по его шее на грудь – и, сделав усилие, рывком поднялся.

Уильям радостно взялся за поводья.

– Правильно, давай выбираться отсюда, – почти беззвучно сказал он.

Не обращая на него внимания, конь внезапно повернул голову в другую сторону.

– Что…

Конь раздул ноздри, громко всхрапнул и прянул в сторону, вырвав поводья из рук Уильяма и снова уронив его в грязь.

– Ах ты, скотина! Какого черта…

Уильям резко замолчал, скорчившись в грязи, – в двух шагах от него пронеслось что-то длинное и невероятно быстрое. И большое. Через мгновенье существо исчезло, молча преследуя спотыкающегося коня, чье испуганное ржание затихало вдалеке под хруст веток и звяканье сбруи.

Уильям нервно сглотнул. Говорят, они охотятся вместе, парами, – пумы.

Шею сзади кольнуло, и он как можно осторожнее повернул голову, боясь лишний раз шевельнуться и привлечь внимание того, кто мог таиться в тени эвкалиптов и кустарников. Но вокруг было тихо, лишь барабанили по земле капли дождя.

С другой стороны поляны взлетела белая цапля; у Уильяма чуть сердце от страха не остановилось. Он замер, затаив дыхание и прислушиваясь. Ничего не происходило; вздохнув, он встал. Сочащиеся водой полы пальто прилипли к бедрам. Ноги облепила грязь вперемешку с мелкой травой, вода накрыла носы сапог. Уильям не тонул, однако двинуться с места не мог. Пришлось вставать в грязь ногами в одних лишь носках, выдергивать сапоги и нести их в руках.

Дойдя до благословенного гнилого бревна, Уильям сел, вытряхнул воду из сапог и обулся, мрачно размышляя о происходящем.

Он потерялся в болоте, поглотившем невесть сколько людей, как индейцев, так и белых. Без коня, еды, огня и укрытия – нельзя же назвать укрытием хлипкий армейский мешок из парусины с отверстием, через которое его нужно набивать сухой травой. В карманах хранились складной нож, свинцовый карандаш, промокший бутерброд с сыром, грязный платок, несколько монет, часы и книга – тоже, скорее всего, промокшая. Впрочем, вскоре выяснилось, что часы остановились, а книга пропала. Уильям громко выругался.

Полегчало, и он выругался еще раз. Дождь лил как из ведра, хотя Уильяму было уже все равно. Кажется, даже вошь, обитавшая в его штанах, обнаружила, что ее угодья затопило, и ушла искать дом посуше.

Бормоча проклятия, он обмотал голову парусиновым мешком и, почесываясь, похромал в направлении, в котором ускакал его конь.

Коня он не нашел. Либо того задрала пума, либо бедняга так и бродил где-то по болоту. Уильям обнаружил лишь выпавший из седельной сумки маленький вощеный сверток с табаком и сковороду. И то и другое сейчас ему было ни к чему, но и расставаться с вещами из цивилизованного мира не хотелось.

Промокший до нитки Уильям свернулся среди корней эвкалипта и, дрожа под тонкой парусиной, наблюдал за молниями в ночном небе. Бело-голубые вспышки слепили даже сквозь закрытые веки, раскаты грома вспарывали воздух, словно ножи. После каждого разряда молнии в воздухе повисал едко-горелый запах.

Он почти привык к грохоту, – и вдруг чудовищный взрыв сшиб его с ног и проволок по грязи и сгнившим листьям. Задыхаясь и хватая ртом воздух, Уильям сел и отер с лица грязь. Что за чертовщина? Впрочем, резкая боль в руке не дала ему долго удивляться. При свете молнии он разглядел торчащий из правого предплечья кусок дерева длиной примерно шесть дюймов и обвел поляну безумным взглядом. Вокруг все было усыпано свежими щепками и обломками деревьев. Остро пахло смолой, древесиной и электричеством.