– Не знаю. Будь у меня оборудование и финансы, я бы выяснил, но Брэндона это не интересует, а проект закрыт вплоть до уничтожения технологии считывания кода.

Я закусила губу. Что ж… последние слова обрадовали меня. Технология, подобная этой, должна быть под запретом, какими бы ни были цели ее использования. Создание программируемых детей… А что, если менять не только внешность, но и физические характеристики? Вплетать в код различные комбинации от животных? Брр, напоминает какой-то ужастик.

– Странно, – вдруг сказал Грант.

Он переключил что-то на небольшом экране, и над столом появилась голограмма мозга. Полагаю, моего мозга.

– Что странно? – не то чтобы я напряглась, но… он же сказал, что все нормально!

– Да удивляюсь, – Грант закашлялся, – вот смотри на эту область. Она отвечает за эмоции. А вот эта – за сексуальные желания. У тебя все в порядке с личной жизнью, прости за вопрос?

– В порядке, – усмехнулась я. – У меня ее нет.

Доктор Тетта откинулся в кресле, глядя на меня так, как я смотрела на инопланетян по дороге сюда.

– Это началось после того, как Брэндон считал код, верно?

Тут уже настал мой черед смотреть на врача с интересом. Похоже, о побочных эффектах штуки, которую на мне испытали, он знал достаточно хорошо.

– Странно! Очень странно!

Он подскочил ко мне и переставил все датчики на голову: на лоб, макушку, за уши и еще куда-то сзади.

– У прототипов наблюдалось временное снижение эмоциональной активности, но все приходило в норму через неделю! А у тебя прошло восемь лет, и все такое бледное… ты обращалась к своим врачам?

– Нет, – вздохнула я. – Это было очень удобно. Я меньше чувствую, мне проще жить.

– Но ты лишаешь себя половины мира! Ты не радуешься, не волнуешься, не любишь…

– Я люблю бабушку, – возразила я. – И боюсь иногда, и радуюсь.

– Не так ярко, как могла бы, – сказал Грант.

Он снова сел в свое кресло. Экраны по очереди выдавали информацию, а он каким-то специальным карандашом отмечал прямо на голограмме точки и цифры.

– Я научилась использовать эту особенность. Она неплохо помогает в работе.

Парень оторвался от исследования и спросил, словно не верил:

– Ты не хочешь, чтобы я попробовал тебе помочь?

Прошло долгих полминуты, прежде чем я ответила:

– Нет.

Грант хотел было что-то сказать, но промолчал, и за это я была ему благодарна.

Я действительно не хотела ничего делать с этой странной бесчувственностью. Благодаря моему хладнокровию были спасены минимум пять человек. А сколько найдено? Я спокойно лазила по подвалам, лесам и злачным местам, пугая невозмутимостью коллег.

Но к тому же мне не очень нравились эмоции. Судя по воспоминаниям того года, когда погибли родители, эмоции – это дрянь. А любовь… да черт с ней, с этой любовью. Я не знаю, что потеряла, и, соответственно, не хочу ни секса, ни любви, ни счастливого замужества. В идеале я хочу, чтобы все оставили меня в покое и больше не трогали. Но это, похоже, случится не скоро.

Грант вдруг повернулся к полупрозрачным дверям, и только тогда я заметила темную фигуру.

– Брэндон, если ты ждешь меня, то лучше зайди утром. Я собираюсь устроить Джен в палату.

– Когда операция? – услышала я голос Брэнда.

– Завтра вечером, – со вздохом ответил Грант. – Все, иди выспись. – И, уже повернувшись ко мне, произнес: – Завтра, звездами клянусь, будет дежурить с обеда. И уйдет, только когда поговорит с ней. Ох, Джен, взволнованные родители – самая тяжелая часть работы врача. Идем, я покажу тебе палату и накормлю. Долго ты ешь этот леденец… догрызи уже!

Брэнд

Брэндон Эко сделал так, как и сказал Грант: пошел домой. Операция была назначена на вечер, и времени выспаться – более чем достаточно. Завтра ему нужна будет трезвая голова и здоровое, отдохнувшее тело. Он увидел Миранду всего на минуту, она спала. Выглядела не хуже, но, конечно, сильно похудела и осунулась. Болезнь свое берет, и надо как можно скорее все закончить.