- Это почему?

- Слишком задиристым был, гроза села.

- Ты деревенский? – подведенные тушью голубые глазки красиво округлились, - никогда бы не подумала.

- Это было давно, - действительно, очень. Я даже успел забыть об этом периоде своей жизни.

Стянув полотенце с шеи, вешаю его на крючок рядом с раковиной. Надо бы и насчет детства Инны поинтересоваться, такие темы сближают.

- А ты городская, я так понимаю.

- Да, в деревне вообще не была. У нас там родственников не было. Вся моя жизнь – это пыльный асфальт и многоэтажки. Я даже курицу живую только в зоопарке увидела.

- Ужас, - захожу Инне за спину и помогаю снять пиджак, - устала?

- Нет, только задницу отсидела, - Инна падает на стул рядом со столом, ждет пока я ей супчик налью.

- А руки помыть?

- Прямо вижу, как тебя бабуля муштровала, - уносится из кухни. В прихожей слышится звук снимаемой обуви, затем в ванной включается вода в кране, хлопает дверь спальни. Через двадцать минут передо мной появляется Инна без косметики и с волосами завязанными в хвост. Вместо официального наряда на ней легкое летнее платье из ярко-желтого хлопка. Грудь в нем особенно соблазнительна.

- Влад, а ходить голым – это принципиальная позиция? – останавливается в трех шагах от меня. Задерживается на моем голом торсе и, опустив глаза, присаживается за стол.

- Смущаю?

- Немного, - Инна краснеет.

- Ты меня в этом платье тоже, - ставлю перед ней тарелку с супом. От моих слов Инна краснеет еще сильнее.

В спальне вынимаю футболку и спортивные шорты. Не раздумывая, складываю свои немногочисленные вещи на одну из полок в шкафу. Трусы с носками бросаю в ее ящик, пусть привыкает.

- Скажи, все правда настолько серьезно? – после молчаливого ужина, мы переместились в гостиную. Инна расположилась в кресле с чашкой ромашкового чая, я на пионерском расстоянии на диване.

- Очень, - даже не вру.

- Неужели у тебя нет близких, которые могли бы помочь? Друзей?

- Близкие, - внутри словно в пустоту опять проваливаюсь. Как давно у меня ни один человек с этим словом не ассоциируется, - бабка умерла, когда мне было двадцать. Больше никого нет.

- Сочувствую, - тонкий пальчик скользит по ободку кружки, - а родители, не отвечай, если не хочешь.

- Сгорели при пожаре.

- Боже, эти твои шрамы оттуда?

- Да, мне было тринадцать, взорвался газовый котел.

- Мне так жаль, - ее искреннее сочувствие трогает.

- Мне тоже. Мои друзья – это коллеги по работе, еще брат двоюродный есть. Но на него сейчас надежды никакой, умотал с женой отдыхать на острова.

- А почему тебя не воспитывали родители твоего брата? – раздается неожиданный вопрос.

- Не захотели, - пожимаю я плечами. Может поэтому мы с Мотом на такой дистанции. Его семье до моего горя дела не было никогда.

- Понятно, - Инна явно не знает куда себя деть после неудобных вопросов. Издергалась в своем кресле вся.

- А где твои родители?

- Уехали в Сибирь… я не шучу, - тараторит, - у папы была такая мечта – жить преодолевая себя, маленькая община, простой труд. А мама… она… всю жизнь следовала за ним.

- А ты нет?

- Отказалась я туда ехать. Холодно, - она пожимает плечами, - да и что я буду там делать?

- Правильно, я вообще погоду ниже нуля не воспринимаю.

- И я, - лицо малышки светлеет, - можешь пожить у меня, сколько нужно. Только ходи одетым, пожалуйста. И спи тоже.

- Спасибо, - малышка быстро сдалась, даже слишком. Гаденькое чувство внутри начинает точить как червяк мягкую древесину. Таких милых и наивных созданий мне прежде обманывать не доводилась. Но это не я такой, а время у меня отчаянное. Когда свалю за границу, переведу ей на счет кругленькую сумму в виде компенсации. - Сгоняю в душ, - закладываю руки за голову. Малышка краснее даже от моего вида в футболке. Отлично.