— Я тебя подвезу.

— Мне не надо, чтобы ты…

— А разве тебя кто-то спрашивает? — хватает за запястье и тащит в сторону своей машины.

Я не сопротивляюсь. Настолько уже подавлена и обессилена, что даже на слова больше нет энергии.

Косят садит меня на пассажирское сиденье рядом с собой и даже сам пристегивает. Очень спешит сесть за руль и выехать на дорогу.

— Какая больница? — я молчу. Но не потому, что капризничаю. Просто я в таком состоянии, что не могу найти сил даже рот открыть. Это состояние накрыло внезапно, оно пугает меня, но таковы последствия сильного стресса. — Милена… Я серьезно. Давай в больницу отвезу.

— Да… Хорошо… — и называю ломаным голосом адрес больницы, после чего Костя делает резкий поворот вправо.

— Вовремя сказала. Сейчас быстро приедем.

— Хорошо… — тереблю пальцами ремешок сумки, смотря в одну точку.

— А не поздно сейчас в больницу? Тебя пустят?

— Не знаю… Вообще, нельзя. Но мне очень нужно увидеть отца.

— Что с ним случилось?

— Вот скажи… какая тебе разница? — горько усмехаюсь.

— Слушай, ты на мне-то не срывайся. Расскажи просто. Может, легче станет.

— Не станет. Ни мне. Ни отцу, — как приговор. Это и есть приговор. Я только сегодня его осознала. Прокрутила все слова врача, его обреченный взгляд вспомнила... Обратный отсчет пошел.

— Что, настолько серьезно?

— Да, — выдаю сухо и делаю судорожный вздох, прикрывая глаза.

Как представлю, что будет… так жить не хочется. Я потеряла маму. Не могу потерять и отца.

Однако я могу сколько угодно говорить о вселенской несправедливости, но ничего от этого не изменится. Я либо что-то сделаю, либо не сделаю. А я просто обязана что-то предпринять, чтобы спасти отца.

Но мне правда стоит вести себя поспокойнее. Это только мое горе. И раз уже этот навязался и подвозит, то не буду ему грубить.

— А конкретнее?

Вот же пристал.

— Мне не хочется говорить. Такой ответ тебя устроит?

— Не устроит, — хмыкает Костя.

— Но я все равно ничего не скажу.

— Ладно, я в больнице все равно услышу.

— Нет, — делаю резкий поворот головы, смотрю на профиль парня. — Ты со мной не пойдешь. Тебе там нечего делать.

— Тогда скажи.

— Мой отец очень болен. Вот и все. У него скоро операция.

— Это же хорошо. Сделают операцию, чем бы он там ни болел, и все наладится, — успокаивающим тоном заверяет меня Костя, и что самое дикое — его тон меня и правда немного успокаивает.

— Операция не скоро. А мы в очереди. Папе хуже становится, — горько всхлипываю, сама того не замечая, как выкладываю ему все.

— Да что у него?

— Опухоль мозга. Она… растет. Замедлить ее должны были лекарства, но… — кусаю нижнюю губу и отвожу наполненные слезами глаза.

Больше Костя до меня не допытывается. До самой больницы тишина в салоне. И вот сейчас время выходить. На каком-нибудь автобусе я еще тряслась бы и тряслась.

— Спасибо, — благодарю немного хриплым голосом, нащупывая ручку двери.

— Не за что, — мягким голосом отзывается. — Тебя подождать?

— Зачем?

— Я тебя потом домой отвезу.

— Я долго. Да и не стоит, — поджимаю соленые от слез губы. — Я… не поменяла своего мнения о тебе.

— У тебя сложилось какое-то особое мнение обо мне? — зацепляется за мои слова. — Я бы послушал.

Снова врубил хищника.

— Пока, — спешу выйти, пока мы еще до чего-нибудь не договорились.

Кое-как прорываюсь к отцу в палату. Мне разрешили на две минуты. Но я задерживаюсь на пять. Просто сижу на стуле и смотрю на родителя, что вырастил меня, всегда был рядом, и опять тихо реву. Дежурная медсестра чуть ли не за руку меня выводит.

Иду по коридору, еле плетясь, и понимаю, что легче не стало. Только хуже. Выть хочется. Свернуться в комочек и выть от бессилия, чем я, пожалуй, и займусь, когда вернусь.