– Так давно уже, ваша светлость, – кивнул фон Оффенберг. – Те, кто отличился в том особом деле, все в строю стоят.

– Ну, пошли тогда, – кивнул Потёмкин и, закряхтев, поднялся с кресла. – А то мне потом на обед к Молдавскому господарю ещё ехать, неужто они до вечера тут ждать будут?

– Равня-яйсь! Сми-ирно! Равнение на середину! – скомандовал Егоров и вышел из головы строя. – Ваша светлость, сборная команда особого полка егерей, отличившихся…

– Тихо, тихо, полковник! – оборвал его Потёмкин. – Не нужно сейчас церемониала. Встань-ка ты подле меня да послушай.

Фон Оффенберг отшагнул в сторону, и Алексей в первый раз в жизни встал рядом с самим генерал-фельдмаршалом.

– Все вы, егеря, сделали недавно очень большое дело, – негромко и как-то так по-простому, по-свойски проговорил князь. – Не дали пролиться крови тех, кого защищали. Доверие моё и матушки императрицы оправдали. За это вам большое спасибо, братцы. Каждый из здесь стоящих получит хорошую награду. Никого не обижу. Только скажу вам вот ещё что – не болтать! Всё, что вы видели и слышали, надобно вам в самом строгом секрете держать. Ну да о том с вами с каждым отдельно особые люди потом ещё побеседуют. От себя же хочу вам выразить свою благодарность и благоволение. Ступай к своим егерям, Алексей, – потрепал по плечу Егорова светлейший. – Молодец, полковник! Только ты уж без парада давай, эдак спокойно, по-скромному. Ладно?

– Так точно, ваша светлость, есть без парада, «по-скромному»! – кивнул Алексей и протопал в голову колонны.

– Правое плечо вперёд! – негромко скомандовал он. – Пря-ямо! Сми-ирно! Равнение напра-аво!

Полсотни егерей били по земле подошвами ног, проходя мимо двух генералов. Такой энергичный, румяный и живой, каким его обычно и привыкли видеть, Потёмкин стоял сейчас какой-то понурый и осунувшийся.

«Видно, устал князь, – ведя строй мимо него, думал Егоров. – Скоро пятьдесят два, носится по всей огромной Новороссии, на Дунае с турками на себе всю дипломатическую тягомотину тащит, с иностранными и своими интриганами пикируется. Нелегко ему это всё. Устал Григорий Александрович».

Алексей не знал, что в этот самый миг он видит Потёмкина в последний раз. Светлейшему так и не удалось подписать договор о мире, хотя всё, в общем-то, уже было обговорено. Тяжело больной, предчувствуя свою скорую кончину, он повелел отвезти себя в своё любимое детище, в новый РУССКИЙ город Николаев, где хотел умереть и быть похороненным. Пятого октября 1791 года в 38 верстах от Ясс князь Потёмкин-Таврический повелел остановить карету и вынести его в поле, где и скончался.

Суворов, узнав о его смерти, сказал: «Великий человек и человек великий. Велик умом и велик ростом».

Румянцев же от такой вести заплакал и сказал своим удивлённым домочадцам следующее: «Что на меня так смотрите? Да, Потёмкин был моим соперником, худого сделал немало, и всё же Россия лишилась в нём великого мужа».

Они, все эти люди, были воистину великими людьми, великими в своих деяниях, в соперничестве и в благородстве.

– Турки всполошились, Алексей, уже третьего гонца в Стамбул погнали, – прихлёбывая чай из большой глиняной кружки, рассказывал Толстой. – Визирь после вести о смерти Потёмкина боится теперь сам любые решения принимать. Э-э-эх, чуть-чуть не дожали Порту, как бы теперь всё прахом не пошло, у нас ведь всё на светлейшего было завязано!

– Не думаю, что мирный процесс сорвётся, – покачал головой Егоров. – Туркам тоже мир нужен, чтобы оправиться. Европа на Россию войной не идёт. Денег на осман у неё больших нет, там сейчас всё внимание к Франции приковано. Помяни моё слово, Митя, скоро там, на западе такая кровавая каша начнётся. Всем достанется. Боюсь, и нас тоже коснётся.