– Ах ты, маленькая поганка! – сказала она и схватила меня за уши. – Я же не говорю, что ты похожа на обезьяну?!

Мне показалось, она оторвала меня от земли, а когда я приземлилась, уши остались у нее в руках. Я пустилась бежать, забралась в дяди Колину столярку и просидела под верстаком до вечера. Уши горели, но были на месте. Вылезла я на свет божий, когда меня уже разыскивали. Тетка Валя, судя по всему, никому не рассказала об инциденте, но я считала, что она не простила меня, а я прощения и не просила. Потом мы никогда не вспоминали об этом случае.

– На похоронах тетки Вали, в крематории, я впервые услышала, что она очень и очень известный химик. Там зачитывали соболезнования разных академий и научных обществ из разных стран. Даже из Австралии. Ты в курсе?

– Конечно. Кстати, у нее то ли отец, то ли дед тоже был известным химиком.

– Надеюсь, не Менделеевым?

– Нет, не Менделеевым. Самборским. У них, кстати, Валентина последняя носила эту фамилию. До замужества. А Лилька замужем?

– Разведена. Дочке четырнадцать лет.

– А как Томик?

– Живет с гражданским мужем, художником, в его мастерской. Величает его бойфрендом. – Подумала и добавила: – Они вместе квасят. Много и с удовольствием.

Вообще-то я никому об этом не говорю, но что от Кости-то скрывать?…

– Ты знаешь, в юные годы я был в нее влюблен, – сказал он, как мне показалось, мечтательно, а потому отозвалась я с ехидством:

– Очень трогательно.

– Что ж удивительного? Она всегда была такой красивой, элегантной, экстравагантной. Я даже хвастался, что вот, у меня есть знакомый искусствовед – очень эффектная женщина.

– Видел бы ты ее сейчас…

Мы помянули тетку Валю, потом расстелили ватник на крыльце и уселись покурить, точнее, курил он, я просто так сидела. Было не холоднее, чем на веранде, небо ватное, без лучика звезды. И тишина, какой я не слышала давным-давно.

Вот я и вернулась на дачу. Подумала о своей жизни, и стало так грустно, что приклонила голову на плечо Кости, возможно, даже слезу пустила, потому что он вытирал мне щеки пальцами и тыльной стороной руки, ладони-то у него были изуродованы. Лицо его оказалось совсем близко, и я прикоснулась к нему губами. Попала в уголок рта. А потом началось такое, к чему я будто бы не имела никакого отношения. Губы, руки и даже ноги действовали сами, я ими уже не управляла. Губы проникли в губы, руки гладили спину под одеждой, и вряд ли я ошибалась: с ним происходило нечто подобное. Я слышала, как бешено стучит мое и его сердце, а потом он поднял меня и потащил в комнату, на диван, вместе с ватником, который волочился за нами. Свалило нас, закружило, я только вскрикивала, и смеялась, и всхлипывала. А потом, обескураженные случившимся, мы сидели рядышком на диване, спустив ноги на пол.

Это был закономерный итог моей долгой детской любви?

– У тебя давно не было женщины? – спросила я, и он кивнул.

– У меня вообще ничего такого не было сто лет. – Помолчали. – Выбрали, конечно, самый подходящий момент…

– Ничего мы не выбирали.

– Это был инцест?

– С ума сошла?!

– А что? Не мы первые. И вообще, и в частности. В нашем и в вашем роду такие штуки уже случались.

– Что ты имеешь в виду?

– Мою прабабку и твоего прадеда. Наших тезок! Софью и Константина.

Я замерзла, мы залезли под одеяло, и я положила голову ему на грудь, а он спросил:

– Между нашими пращурами что-то было? И что же?

– Известно что. Любовь. Только жениться им не позволили. Они были троюродные. Или все-таки двоюродные? Но такие браки случались. И если бы они поженились, возможно, моя прабабка была бы жива. Удивительно только, что нас назвали их именами. Тебя – ладно, но меня-то… Я никогда не дала бы своему ребенку имя убитой прабабки. Конечно, я не верю, что с именем наследуется судьба…