Эмиль мне в своем личном тогда признался. А я сейчас не поверила. На сторону папы встала. По-другому быть просто не могло.

Черты его лица исказились. Страшное было впереди.

На своем лице я почувствовала горячее дыхание – он ухмыльнулся мне в губы.

– А ты, когда домой вернешься, спроси у любимого отца, за что Давид сидел пять лет. Это мой отец. За что он Жасмин пришел убивать, когда ей было всего восемнадцать. Это моя мать. За что он и его псы мою бабушку и дедушку застрелили…

– Ты болен! Ты болен, Эмиль! Ты сошел с ума! – я в ярости закрыла уши.

И тихо вскрикнула: Эмиль насильно мои руки вниз опустил и смотреть на себя заставил.

– Ты безумец, Эмиль. Безумец! Дай мне уйти. Умоляю: дай мне уйти!.. – взмолилась я.

По щекам текли слезы. Я так долго не плакала при мужчинах, так долго…

– Эмиль, отпусти! Прошу тебя! – мой голос сорвался, я зарыдала.

Эмиль что-то еще сказал, а я тихо обмякла в его руках.

– Забавно, – сглотнул Эмиль, не отрывая от меня взгляда, – твоя мать также умоляла его дать ей уйти. Диана была несчастна с ним. А потом забеременела твоим старшим братом. Совпадение? Я ничего не утверждаю. Но Диана сбежала с его ребенком в животе…

В стенах гостиной раздалось эхо. От пощечины.

Я вырвала руку из захвата и взметнула ее, а дальше – все как в тумане. Хлесткая пощечина, красный след на щеке Эмиля и мой жалобный скулеж.

Эмиль потер щеку, стискивая зубы.

– Я не хотела, я не хотела, – зашептала судорожно.

Я тут же прикрыла свое лицо в ожидании ответного удара, но его не последовало.

– Это твоя последняя отцовская замашка, – пророкотал Эмиль.

Он не ударил.

И пощечину не отвесил.

Я с ужасом смотрела на бляшку ремня, перед глазами все расплывалось. Я ударила, как отец. Отвратительно.

– Ты ничего не знала, – делает предположение Эмиль. – Он предусмотрительно уговаривал мою мать сделать аборт, чтобы рассказать было некому. Но я все равно родился.

– Сумасшедший! Ты сумасшедший! Папа бы никогда… никогда! Не смей говорить про него так… плохо…

Меня била крупная дрожь. Эмиль держал мои запястья одной рукой, в нем силы было – до ужаса много.

И взгляд безумца вкупе порождал страшные вещи.

Мне было жутко.

– Можно было бы подумать, что все началось с Булата Шаха. Но он сдох, а претензии остались. А с претензиями идут к исполнителю, – закончил Эмиль жестко.

Я хотела закрыть уши.

Он знал Булата Шаха. Чушь какая-то. Я отказывалась верить: да, мой отец суров, но он не убийца.

– Все ложь, – проблеяла я. – Ты описываешь другого. Не моего отца. Уходи прочь, Эмиль.

– Твой отец – чудовище, – выплюнул Эмиль.

– Не смей. Довольно, уходи, – процедила в ответ.

– Его фамилия, как и его руки, пропитаны кровью. Власть его писана кровью.

Эмиль багровеет.

Отказываясь верить в эту чушь, я оттолкнула Эмиля и понеслась прочь. Забыв про вещи, про горы, про сладкие ночи.

Все это потонуло в бездне. В восемь утра второго января сказка закончилась.

Я не успела выбраться из номера. Он нагнал меня сзади – схватил за рубашку и порвал ее.

Снова.

– Не трогай меня! Не надо, умоляю!

Я заплакала, кусая израненные губы. Эмиль стянул с меня штаны и приспустил нижнее белье.

Когда я поняла, для чего, то резко замолчала, тяжело дыша.

– Заклеймил все-таки.

Эмиль оголил место татуировки. Там была фамильная монограмма, такая была у моих братьев тоже.

Когда Эмиль отпустил меня, я встретила его брезгливый взгляд.

Мои руки тряслись, волосы прилипли к вспотевшему лицу. Я грубо смахнула пряди, чтобы лучше видеть.

Эмиль смотрел так, будто имел на меня все права.

– Фамилию ты сменишь, – решил он по-хозяйски и кивнул на место татуировки. – А это клеймо я не хочу видеть каждый раз, когда буду брать тебя сзади. Выведешь полностью.