Все-таки иногда я бываю ужасной язвой. Я прекрасно знала, что Анькин жених толком нигде не работает. То есть он туманно говорил о неком бизнесе, который вот-вот начнет приносить баснословные доходы, но пока неделями ходил в одной и той же вылинявшей футболке и драных джинсах. Причем, подозреваю, дырки на джинсах появились естественным путем, а не сами штаны продавались в таком виде.

- Отстань, - Анька отмахнулась. - Я в него верю. Все у нас будет. Влад заработает, у нас будет трое детей, и я ни дня в своей жизни не буду работать.

- По-моему, понятия «трое детей» и «ни дня не буду работать» никак не пересекаются, - буркнула я уже без энтузиазма.

Настолько влюбленную женщину не переспорить. Ее любимый может быть обманщиком, злюкой и морочить голову несбыточными обещаниями — любящая женщина будет твердить всем вокруг, что вот этот человек лучший во всем мире.

Я открыла рот, чтобы сказать что-нибудь примирительное вроде «время покажет», но не успела. В дверь постучали. Не как мама с веселыми перестуками. И не как папа громким троекратным тук-тук-тук. Стучали потихоньку. Почти скреблись.

- Меня нет дома, - заявила Аня и накрылась подушкой. Как будто так ее не было видно.

Чувствуя себя так, словно нацепила на ноги чугунные тапки, я поплелась ко входной двери. Я не хуже сестры понимала, кто пришел. И совершенно не хотела видеть этого человека — не по тем же причинам, что сестра. Но все равно. Не хотела.

Я не стала изображать фальшивую приветливую улыбку и открыла дверь гостю. Конечно же, это был Юра. Юрочка, Юрасик, Юрчик — как называла его Аня всего три месяца назад.

- Привет.

Мне захотелось обхватить себя руками и зажмуриться. Чтобы не видеть Юру, а главное — не чувствовать его боль. Страшная боль не покидала его ни на мгновение: он не мог нормально спать, он забывал поесть, и каждую минуту его накрывало глухое отчаяние.

Ничего этого Юра мне, разумеется, не говорил. Но я видела эту боль. Видела ее, как живое существо, которое мечется в клетке и не в силах найти выход. Я чувствовала эту боль как свою, и даже больше.

- Ты, наверное, к Ане… - начала я, но Юра меня перебил.

- Нет. Она сказала, что я ей не нужен. Раз сто уже сказала. Я наконец поверил.

Мы неловко топтались в просторной прихожей, избегая смотреть друг на друга. Мне это было не слишком сложно — Юра настолько высокий, что взглядом я упиралась ему в плечо.

- Может, чаю? - предложила я, потому что нужно было что-то сказать.

Юра даже не стал отвечать, настолько это предложение было нелепым. Просто взял меня за руку и вложил туда бархатную коробочку. Ювелирную, конечно. Я осмелилась отвести глаза от Юриного плеча и посмотрела ему в лицо. Юра стоял на своих ногах. Он кивал мне вроде в знак прощания. Он определенно был жив.

И в то же время не был.

Лицо Юры было таким неподвижным, каким оно бывает только у покойников. Я знала, что он уже мертв внутри и боялась, что бывший парень сестры решит согласовать внутреннее с внешним. Что он сделает единственный шаг, который навсегда избавит его от боли.

Я шагнула к Юре, чтобы хотя бы попробовать его утешить, но он качнул головой — мол, не стоит — и вышел за дверь.

Только тогда я ощутила, что так сильно сцепила зубы, что у меня свело челюсти.

Я сунула бархатную коробочку в огромный карман своей домашней толстовки и нарочно громко защелкнула замок. Мне хотелось, чтобы звук замка оглушил Аньку. Чтобы вдруг она поняла, что мужчина, любивший ее долгие годы, ушел. И, возможно, уже не вернется.

Но Анька ничего такого не поняла. Она высунула красивенькую белокурую головку из нашей детской, огляделась, и пошлепала на кухню.