Повторяла одно и то же. Как зациклило. Даже после того, как женщина провела меня внутрь, усадила на диван, протянула стакан воды. Его я выронила.
— Нет. Папа… Он скоро вернётся. Он… Он жив! Он… его не могут застрелить, — не хотела и не собиралась верить я. — Он же посол! Уважаемый человек! Они не могут! Нельзя! Он…
— Тише, девочка, — жалостливо обронила собеседница, крепко прижимая к себе, укачивая, как маленькую, не позволяя вырваться.
А бежать отсюда очень хотелось. Туда, где обязательно должен быть мой папа. Живой. И невредимый. Ведь если это не так, тогда… А как же я? Как я без него? Нет. Ни за что. Так не может быть. Так неправильно! Он должен жить. Ведь...
— Дочь посла!!! — донеслось грозное и суровое, с улицы. — Я знаю, ты там. Ты меня слышишь, Аида?!
Голос был незнакомым. Но от этого тембра внутри будто врождённым рефлексом незримая струна натянулась, вынуждая перестать горбиться и расправить плечи. Я аккуратно отстранилась от референта отца, поднялась на ноги, вышла наружу. Незнакомцы, приехавшие на внедорожниках, никуда не делись. Их численность лишь увеличилась. А напротив балкона, где я остановилась, диагональю перегораживал дорогу ярко-синий спорткар, у капота которого стоял рослый темноволосый мужчина в самых обычных джинсах и белой футболке. Черты лица — резкие, грубые, волевые. С таким и знакомиться не надо — сразу понятно, не сахарный, сломает, не составит никакого труда. Губы сжались в тонкую линию, стоило их обладателю увидеть меня.
— Наконец, набралась смелости и перестала бегать, госпожа Аида? — ухмыльнулся издевательски… подозреваю, Амир аль-Алаби. — Или сама не поняла, как я загнал свою добычу в угол? — добавил всё так же издевательски.
Излучаемая им самоуверенность и превосходство постепенно разрушали ту нить, что позволяла мне стоять ровно. Нет. Не страшно. Но что-то внутри меня всё-таки ломалось. Вместе с его продолжением:
— Ну же, дочь посла, не стой там столбом. Некрасиво. Спускайся. Поздоровайся, как положено. Или ты совсем не хочешь ещё хоть раз увидеть своего отца? Разве он не воспитывал тебя достойно? И ты не знаешь, что такое вежливость и почтение…
Дёрнулась. Скорее инстинктивно, нежели осознанно. Да, к выходу. Но чужая твёрдая ладонь легла мне на плечо, остановила от необдуманных поступков.
— Он лжёт, девочка. Не поддавайся, — тихонько произнесла помощница моего отца. — Выйдешь, и мы не сможем тебя защитить. Там, за забором — их порядки и закон. Такие, как им удобно. Мы ничего не сможем сделать.
— Но… — горло сдавило спазмом. — Папа… Он…
— Не о нём сейчас думай, Аида, — строго пресекла мою начинающуюся истерику женщина. — Господин Демиркан никогда не простил бы меня, если бы я тебе позволила, — сжала ладонь на моём плече сильней, до боли. — Ты сказала, разговаривала с ним недавно. Что он тебе сказал?
Если бы и сумела сосредоточиться на том разговоре, возможности Амир не оставил.
— Дочь посла! Я всё ещё жду! Не испытывай моё терпение! Твоя семья дала слово моей семье, и я устал ждать, когда вы его сдержите! — заявил, гневно прищурившись.
Лично я ни о каком данном слове ничего не знала, а то, о чём поведала мне Ясмина, задачу нисколько не облегчало, так что ответное, исполненное не меньшей злости, слетело с моих губ легко:
— Да что тебе надо от меня?! Я тебя вообще не знаю, впервые вижу! И ничего моя семья вашей семье не обещала!!!
Гневно щуриться и прожигать меня ненавистью аль-Алаби не перестал. Сжал кулаки.
— Позор и бесчестье смывается лишь кровью, дочь посла, — только и сказал. — И я возьму свою плату. С тебя.