– Но как это все устроить? Объявить о наследнике без Нега? – в затуманенном мозгу Вольны сегодня все было просто.

– Боюсь, без князя сие может не свершиться, – ухмыльнулся Арви. Вот наглость-то! Заносит на каждом повороте. Однако нельзя ее напугать. Следует осторожно подвести ее к нужному решению.

– Но когда он вернется, то, может, не восхочет…У него столько забот…– усомнилась Вольна. – Ему сейчас не до этого. Повеселиться он еще может, но чтоб затевать какое-то значимое торжество…Не думаю…

– Сие верно. У владыки множество страд и нет избыточного времени. Ему не до того, чтоб самому все устраивать…– Арви испытующе смотрел на Вольну. А она думала медленно, перебирая в голове возможные варианты.

– А если бы мы сами все обделали? Празднество подготовили, чтоб ему не затрудняться…Мы могли бы все продумать и просчитать. Созвать народ…А Нег по возвращении мог бы выступить перед городом со значимым известием о наследнике…А после его ждало бы пиршество и я…– размышляла Вольна. – Ведь так, Арви?

– О, конечно! Разумеется! Князя будет ожидать по возвращении торжественный ужин с боярами и дружиной, как и всегда, впрочем, – увильнул тиун. Он избегал в открытую одобрять эту ее идею. Она должна сама додуматься и сама же отвечать за все перед Рёриком. – Известно же, что всякое дело следует начинать с пира…

– Значит, уговорено? – воодушевилась Вольна. Она знала историю Дивы, когда та устроила праздник на весь град в честь будущего малыша. Потому сейчас Вольна не очень переживала за самодеятельность. Раз тогда князь все спустил, то сейчас тем более не заметит. А вот оставаться в глазах народа наложницей – это ни в какие ворота не лезет! Как он унизил ее этим! Пора положить конец бесчестью! – А как быть с теремом?

– Что это за мать наследника, которая теснится в узкой избенке? Как говорится, без хвоста птица лишь ком, – Арви хотел вконец запутать Вольну и все ей испортить. – А раз нас ожидает столь значимое событие…Разумно ли допускать нелепые слухи…

– Ты прав…Позор да и только. Один Нег этого не понимает…– гордость Вольны была задета не только наличием законной жены у Рёрика, но и присутствием каких-то сомнительных особ вроде Леи и Любавы. – Что ж, значит, порешили на этом…– Вольна собралась уходить.

– Будет приказано выделить средства из казны на народные забавы? – Арви решил, что нужно использовать возможность по полной. Ведь если он не приложит свою руку, то князь, глядь, еще и простит ей этот произвол. Кто знает, что у него на уме. Диве-то он все прощал, как теперь видно.

– Нет. Не нужно, – Вольна не решилась. – Как-то без этого следует обойтись. Ведь ты сам недавно говорил, что казна пустеет.

– Значит, без этого. Не будем транжирить, – согласился тиун.

– Ну и славно. Подготовь все, как велено, – успокоившаяся Вольна встала из-за стола и двинулась на выход.

Арви внимательно смотрел ей вслед. Он понимал, что заплыл слишком далеко. Сейчас нельзя возвращаться обратно, нужно плыть до противоположного берега. Вольна должна потерять свое положение, или положение потеряет он сам, если она уцелеет.

Лето – радостная пора, хоть и исполненная забот. И целая жизнь для кого-то: для трудолюбивой пчелы, назойливой мухи и порхающей бабочки. И для Хлебославы. Пусть давно уже не цветет она, как сереборинник в саду, но зато каждое лето чувствует себя счастливее, чем весь остаток года. Но это лето стало чёрным для нее. Она не видела солнца, не чувствовала тепла. Будто с ее плеч сорвали кожу, жена Бармы не находила себе места. Её глаза полнились слезами день и ночь. Она плакала то обреченно и безмолвно, то шумно и отчаянно, проклиная предавшего её супруга и неведомую разлучницу. Как бы велико и несравненно ни казалось её страдание, были те, кто страдал вместе с ней. Это были её несчастные дочери, ставшие узницами материнской скорби. Они пытались утешить свою родительницу. Но они не знали, что от ее печали не существует лекарства. Они сидели рядом, держали мать за руку, словно стараясь забрать часть её боли себе. Их сопереживание было искренним. Но Хлебослава в своей тоске не могла найти утешения ни в чем. И она также срывалась на детей, тщетно пытающихся облегчить ее горе. Она делала это не со зла, а от слабости. Для неё мир перевернулся в одночасье. И она не могла этого приять, не могла справиться с собой.