Мой взгляд поднимается к его глазам. И я понимаю, что он смотрит на меня. Глаза в глаза. Синие, холодные как айсберг глаза, от которых хочется поёжиться и укутаться в теплый плед, чтобы не замёрзнуть.

В них холод, безразличие. Будто я никто для него. И была никем.

Что раньше никогда прежде я не видела этого в его глазах.

И это ранит меня глубоко в сердце. Отчего я чудом удерживаю себя, чтобы не отшатнуться назад.

Егор смотрит на меня точно так же, как и я мгновением ранее: его взгляд проходится по моему телу – в этих местах я ощущаю, как кожу покалывает, а я задерживаю дыхание и смотрю. Смотрю в этот омут.

Его взгляд опускается на мою шею. Туда, где я до сих пор не убрала свою руку - через рабочую форму касаюсь пальцами его подарка.

Между нами всего несколько шагов. Стоит только сделать их, приблизиться к нему, поднять руку и прикоснуться к его лицу. К его щетине. Пройтись по ней кончиками пальцев. Как и раньше.

Я так давно его не видела, что только сейчас, когда он стоит передо мной в нескольких метров от меня, я понимаю, насколько сильно я скучала по нему.

Он такой родной, но сейчас до боли чужой.

Понимаю - между нами пролегла огромная пропасть.

Потом меня окликают, я вздрагиваю, и наш зрительный контакт разрывается. И мгновенно я чувствую, как во мне будто что-то гаснет, становится зябко, и я передёргиваю плечами, чтобы согреться.

— Соня, с вами всё хорошо? — слышу взволнованный голос Горского, который в этот момент разговаривал с Егором. Наверняка рассказывал, как прошла операция.

Впрочем, операция прошла хорошо. И если Виктория Викторовна найдёт в себе силы жить, захочет этого, то всё действительно будет хорошо, и болезнь отступит, что не может не радовать меня.

Перевожу взгляд на мужчину и слегка вымученно улыбаюсь.

— Спасибо, Глеб Семёнович, всё хорошо. Я могу идти? Я вам больше не нужна?

— Конечно, иди. Прости, что пришлось тебя задержать сегодня. И спасибо за помощь. Завтра, как я уже и говорил, у тебя выходной – погуляйте с дочкой.

Я холодею. Зачем он сказал про дочку? Чёрт, я же совсем не хотела, чтобы всё выяснилось вот так… Чтобы вообще выяснилось. А как я хотела? И хотела ли? Чувствую на себе пронзительный, колючий взгляд, прощупывающий меня, словно рентген. И меня окутывает с ног до головы жуткий страх. Он пробирается в каждый уголок моего тела.

Хочется крепко стукнуть Горского, который так неуместно сейчас выказывает свою заботу и сболтнул лишнего.

Пальцы дрожат, и я прячу ладони в карманы халата, боюсь что-то сказать, потому что понимаю, что мой голос будет дрожать точно так же.

Но я беру эмоции под контроль, хоть они и рвутся из меня, и не обращаю никакого внимания на прожигающий взгляд бывшего любимого мужчины, который был во всём для меня первым. Был для меня когда-то всем. Хоть и хочется в этот момент посмотреть ему в глаза и увидеть его реакцию на слова Горского.

Но я этого не делаю. Отдёргиваю себя.

Смотрю на Глеба, в глазах которого, кажется, почти обожание, от которого мне неприятно становится. И эта его улыбка. Нет, за то время, пока я работаю здесь, Горский ни разу не перешёл черту отношений «начальник-подчинённая». И ни разу не оказывал мне знаки внимания. Может, мне показалось?

— Спасибо, Глеб Семёнович, — выдавливаю из себя и делаю шаг в сторону, желая обойти мужчин и скрыться как можно быстрее отсюда.

Только до сих пор чувствую на себе внимательный взгляд гонщика. Что он хочет? Что пытается найти во мне? Может тоже хочет понять, увидеть насколько я изменилась, как и он? Или же желая увидеть, вычислить мою реакцию на слова начальника? И хоть бы это внимание было из-за того, что я ассистировала на операции его матери, а не из-за слов Горского о моей дочери.