Я пообещал быть внимательным. Джулиус продолжил:

– Я подготовлю все к ритуалу призыва и войду в транс. Что бы вы ни увидели и ни услышали, Филипп, как бы ужасно это ни было, не убегайте. Как только начнет затухать последняя свеча, разбудите меня, каким угодно способом. Я должен прийти в себя до того, как свечи погаснут. Вам все ясно?

– Ясно, но… Вы ведь это уже делали?

– И не раз.

– Кто же был с вами до меня?

Джулиус задумчиво пошевелил губами и просто сказал:

– Кошка.

Я не понял, смеяться или плакать.

– Кошка? Но как? Что с ней стало?

– Кошки, Филипп, очень умные и чувствительные существа, но, увы, не вечные. Милли умерла от старости.

Оставшееся время я размышлял о том, что призван сегодня заменить почившую кошку. Оптимизма это не прибавляло.

Я окончательно пал духом, когда Джулиус резво подскочил со стула и хлопнул в ладоши:

– Пора!

Он задернул шторы и повернулся ко мне:

– Сядьте вон на тот стул и наберитесь терпения. Если заснете – нам обоим конец.

Это «нам» не укрылось от моего внимания. Теперь неясная угроза нависла и над моей головой. Я послушно сел и стал наблюдать.

Джулиус скинул пиджак, оставшись в темно-сером жилете и белой накрахмаленной рубашке, и без стеснения опустился на четвереньки. Мелком, извлеченным из недр чемоданчика, он старательно, словно школьник на грифельной доске, прорисовывал едва видимые в сумраке знаки по краям уже начерченного кем-то круга. Изредка мужчина отстранялся, любуясь делом своих рук, и пояснял:

– Я замкнул круг вызова в нескольких местах так, чтобы в него можно было попасть, но самостоятельно выбраться нельзя. Если бы вы хоть что-нибудь понимали, то непременно оценили бы гениальную простоту моей затеи.

После этого Джулиус расставил по углам звезды пять коротких толстых свечей неожиданно белого цвета, в то время как я, признаться, ожидал черного или красного. Впрочем, я мог ориентироваться лишь на бульварные романы средней руки. Мне о многом хотелось спросить, но, предвидя такой поворот, Джулиус приложил палец к губам и, запалив по очереди все свечи, торжественно вошел в круг.

Сердце мое замерло.

Однако я слишком много читал. Ни грома, ни молний, ни иных проявлений гнева небес не последовало. И все же жуткая тишина, тени на окнах, легкое потрескивание свечей, но более всего – неподвижный силуэт мужчины в белой рубашке – наводили страх гораздо более иррациональный, нежели я мог представить. За полчаса воск свечей едва оплавился. Я начал непроизвольно покачиваться, погружаясь в дрему, как вдруг две свечи одновременно погасли. В комнате заметно похолодало, и непонятно откуда взявшийся сквозняк зашевелил волосы на затылке. Словно чье-то дыхание коснулось вспотевшей спины холодным воздухом. Так я впервые почувствовал страх. Погасла третья свеча, фигура заклинателя наполовину погрузилась во мрак. Я помнил наставления, но с трудом представлял, как их исполнять, потому что слышал. Тихий шелест, будто ползет змея в траве, шепот, как сквозь толстое стекло, и гул. Он нарастал, и вместе с затуханием четвертой свечи Джулиус закричал. В этом крике сквозили нечеловеческие боль и страх. Я боялся даже представить, что с ним происходило и что он чувствовал. Воздух сгустился вокруг него, корчащегося в центре нарисованного круга. Вновь повисшая тишина была полна отголосками стихшего вопля.

– Что мне делать? Скажи, что мне делать?!

Естественно, он не ответил. То, что показалось обманом зрения, проступало четче, сливалось с телом Джулиуса, затем словно выныривая из него. Я покрылся холодным потом. В чернильной темноте мельницы остался гореть лишь один слабый огонек. Последний маяк.