Ясное дело, я тут же поехала.

Когда в здание итальянского парламента полетели первые камни, брошенные моими попутчиками Сэмом и Грегом, мне больше всего на свете захотелось оказаться дома в спальне, броситься на кровать и накрыть голову подушкой. Но выбраться из толпы мне, как и многим другим, не удалось; когда итальянским полицейским надоели наши камни и бутылки с коктейлем Молотова, из нас изгнали бесов слезоточивым газом.

Впервые в жизни мне в голову пришло, что вот сейчас я могу умереть. Упав на асфальт и глядя на мир – ноги, руки, лужи рвоты – сквозь пелену недоверчивого удивления и боли, я совершенно забыла, кто я и чем занимаюсь: как средневековые мученики, я открыла для себя иное пространство где-то между жизнью и смертью. Но вскоре вернулись боль и панический страх, и через секунду происходящее утратило сходство с религиозным действом.

Даже спустя несколько месяцев я все еще не могла до конца оправиться от римских каникул. Пытаясь вытащить из памяти, что произошло на площади, я испытывала досадливо-тянущее чувство, будто я забыла о себе что-то очень важное, отныне навсегда оставшееся на том итальянском асфальте.

– Помню. – Умберто открыл мой паспорт и внимательно посмотрел на фотографию. – Но въезд в Италию запрещен Джулии Джейкобс, но не Джульетте Толомеи.

Я изобразила возмущение. Тот самый Умберто, который осуждает меня за то, что я одеваюсь как хиппи, подталкивает нарушить закон?

– Ты мне предлагаешь…

– Почему ты решила, что это моя идея? Последней волей твоей тетушки было, чтобы ты поехала в Италию. Не разбивай мне сердце, принчипесса.

Видя в его глазах лишь искренность, я с трудом удержалась от нового потока слез.

– А ты как же? – сипло спросила я. – Почему ты со мной не едешь? Давай искать сокровище вместе! Не найдем – ну его к черту, станем пиратами, будем бороздить моря…

Умберто очень нежно коснулся моей щеки, словно зная – если я уеду, назад уже не вернусь. А буде нам суждено встретиться снова, мы уже не сможем устроить посиделки в детской беседке, повернувшись спинами к реальному миру.

– Кое-что, – мягко сказал он, – принцессы должны делать сами. Помнишь, я говорил тебе, что однажды ты найдешь свое королевство?

– Это же просто слова, в жизни все иначе!

– Все, что мы говорим, слова. Но иное слово к уму говорится.

Я порывисто обняла его, не готовая проститься навсегда.

– Но как же ты? Здесь же ты не останешься?

Умберто, прищурившись, смотрел на мокрые рейки.

– Пожалуй, Дженис права – пора старому Бёрди на покой. Стяну серебро и уеду в Вегас. На недельку вольной жизни хватит, с моим-то везением. Ладно, звони, когда найдешь свое сокровище.

Я уткнулась в его плечо.

– Ты узнаешь первым.

Вытаскивай свой меч: сюда идут двое из дома Монтекки!

Сколько себя помню, тетка Роуз держалась кремнем, чтобы не дать мне или Дженис съездить в Италию.

– Сколько раз вам повторять, – возмущалась она, – что это неподходящее место для приличных девушек?

Позже, поняв, что пора менять стратегию, тетка мелко трясла головой, стоило затронуть эту тему, и хваталась за сердце, словно собираясь умереть от одной мысли об Италии.

– Поверьте мне, – пифией вещала она, – Италия – сплошное разочарование, а итальянские мужчины – свиньи!

Меня всегда задевало необъяснимое теткино предубеждение против страны, где я родилась, но после достопамятной поездки в Рим я была готова с ней согласиться. Италия действительно разочаровала, а после знакомства с итальянцами – по крайней мере их подвидом в полицейской форме – свиньи сильно выросли в моих глазах.