«Высокий, худощавый и широкоплечий, – пишет Оруэлл о Равелстоне в романе, – с грацией аристократических манер», органично элегантный. «Старое твидовое пальто (которое, однако, шил великолепный портной и которое от времени приобретает еще более благородный вид), просторные фланелевые брюки, серый пуловер, порыжевшие кофейного цвета ботинки. В этом – наглядно презирающем буржуазные верхи – костюме Равелстон считал возможным бывать и на светских раутах, и в дорогих ресторанах…» И при всем при том он «свято верил, что социализм скоро восторжествует».

Именно тогда, в кафе, он дал совет недоверчивому Эрику:

– Вам… стоило бы прочесть Маркса, даже необходимо. Вы бы увидели тогда наше грустное время как стадию…

– Ну не волнует меня ваш социализм, – отвечал Равелстону в романе герой, – от одного слова зевота раздирает.

– Серьезный аргумент, а других возражений не имеется?

– Аргумент у меня один: никто не рвется в это светлое будущее.

– О! Как же можно так говорить?

– Можно и нужно. Ведь никто не представляет, что это за штука.

– А вы, на ваш взгляд?..

– Знать бы! – зло отхлебнул пива его собеседник. – Нам ведь всегда известно лишь то, чего мы не хотим и отчего нам нынче плохо. Застряли буридановым ослом… Не желаю просто так уступать… хотелось бы сначала прикончить хоть парочку врагов…

– Кто же враги?

– Любой с доходом больше пятисот фунтов в год…»

Равелстон-Рис при этих словах стыдливо вспомнил, что его «чистый доход» составлял где-то около двух тысяч. «Как возражать?..» – подумал он при этом.

Подобные стычки с упрямцем Оруэллом (а его социальная задиристость выписана в романе, на мой взгляд, довольно точно) не помешают реальному Рису, который был на три года старше, стать другом Оруэллу, приглашать домой, читать его «поэтические опыты» и печатать первые заметки, обзоры и рецензии. Самой первой, кстати, публикацией в Adelphi стала рецензия Оруэлла на книгу Льюиса Мамфорда «Герман Мелвилл»[23]. «Перед нами, – писал о Мелвилле Оруэлл, – гениальный, непрерывно работающий человек, живший среди людей, для которых он был ни кем иным, как утомительным, непонятным неудачником». Потом была рецензия Оруэлла (тогда еще Блэра) на роман Пристли «Улица Ангела». А в апреле 1931 года, как пишет уже Рис, «мы опубликовали его “Спайк”, который позже вошел составной частью в книгу “Фунты лиха”». Повествуя о жуткой ночи в приюте, Оруэлл дерзко проводил мысль, что любой власти над людьми (власти государства, капитала, авторитета или даже моды) присуще «зло само по себе», а следовательно, делают вывод биографы, зная будущие книги Оруэлла, можно однозначно сказать: очерк его явился как бы основой будущей «характеристики Оруэллом любых тоталитарных систем». Другими словами, стал первым штырем – «гвоздем», вбитым писателем в гроб фашизма.

«Ригорист» – Оруэлл, на мой взгляд, уже вполне сформировался как ригорист. Это французское словечко «rigorisme» означает буквально «твердость и строгость». В силу, видимо, этого он, непреклонный, наряду с первыми рецензиями, всю весну и часть лета 1930 года упорно приводил в порядок свои «парижские записки», пытаясь превратить их в полноценную книгу. К осени она была закончена и поначалу оказалась довольно короткой и лишь «парижской». В сентябре, поставив в рукописи точку, выложил ее Ричарду Рису. Тот посоветовал послать книгу Джонатану Кейпу, крупному издателю, который с 1921 года выпускал художественную и публицистическую литературу. В любимчиках у него ходили и поэт Сэмюэль Батлер, и супруги-теоретики тред-юнионизма начала ХХ века, между прочим, основатели так называемого «фабианского социализма» Сидней и Беатриса Вэббы, и писатель-разведчик Артур Рэнсом, буквально не вылезавший в 1910-е годы из Санкт-Петербурга, где ухитрился взять интервью у Ленина и Троцкого, и даже входящий в моду Хемингуэй. Но Оруэлла с его «Дневником посудомоечной машины» Кейп, увы, отверг. У книги «не найдется читателя», заявил, она не только фрагментарна, но и «малоинтересна». Этот Кейп, кстати, если забежать вперед, будет и дальше вставлять Оруэллу палки в колеса – во всяком случае, в 1944-м он, по наущению министерства информации, воспрепятствует публикации «Скотного двора». Но тогда, в 1930-м, отказ Кейпа не особо смутил Оруэлла – он представит рукопись еще в два издательства. На этот раз книгу перепишет и назовет «Дневником», но уже – «поваренка». Впрочем, ему вновь откажут в публикации. Но в одном из издательств посоветуют книгу все-таки расширить.