– Благодарю вас, сэр, – простонал он.

Все, я сдаюсь. Мое терпение лопнуло. Пусть хоть круглые сутки замышляет перерезать всю буржуазию, я ничего не имею против, но, черт меня возьми, почему при этом нельзя приветливо и жизнерадостно улыбаться? Я махнул рукой, что он может идти, а сам направился в гараж и вывел машину.

До Бристоля было миль тридцать, я быстро туда доехал и успел очень приятно пообедать перед театром. Давали музыкальную комедию, я ее несколько раз видел в Лондоне, но и сейчас посмотрел с большим удовольствием, так что домой я отправился бодрый и отдохнувший.

Было уже около полуночи, когда я добрался до своей сельской хижины; я чуть не засыпал на ходу и потому, не теряя времени, зажег свечку и стал подниматься наверх. Помню, открывая дверь спальни, я еще подумал: эх, как же сладко я сейчас засну, хотел плюхнуться в постель, но кто-то вдруг поднялся с нее и сел.

Я выронил свечу, и комната погрузилась в потемки. Однако я все же успел кое-что разглядеть, и разглядеть достаточно ясно.

Хотите знать, кто сидел на моей кровати? Полина Стоукер собственной персоной, в моей лиловой пижаме с золотыми полосками.

Мужчины по-разному относятся к появлению в их спальне барышень после полуночи. Одним это нравится, другим нет. Лично мне не понравилось. Наверное, это старая добрая пуританская закваска древнего рода Вустеров. Я принял суровый вид и посмотрел на нее с осуждением. Эффект, конечно, нулевой, потому что темнота в спальне хоть глаз выколи.

– Это еще что? Ты здесь зачем? Почему?

– Да не волнуйся ты.

– Ах, не волнуйся?

– Так надо.

– Ах, так надо? – повторил я, не пытаясь скрыть сарказма. Мне страшно хотелось уязвить ее.

Попытался нашарить на полу свечку и вдруг испуганно вскрикнул.

– Тихо ты!

– Но на полу труп!

– Никакого трупа нет, я бы заметила.

– Говорю тебе, труп. Я искал свечу и наткнулся на что-то холодное, мокрое и неподвижное.

– А, это мой купальный костюм.

– Что? Твой купальный костюм?

– Ты что же думаешь, я прилетела с яхты самолетом?

– Ты добиралась вплавь?

– Ну да.

– Когда приплыла?

– С полчаса назад.

Со свойственным мне трезвым рационализмом я сразу же перешел к сути.

– Зачем? – спросил я.

Спичка вспыхнула, загорелась свеча и слабо осветила кровать. Я снова увидел свою пижаму и, признаюсь вам, невольно залюбовался – очень нарядная вещь. Полина смуглая шатенка с темными глазами, и лиловый цвет ей к лицу. Я и сказал ей об этом, я всегда рад сказать человеку приятное, тем более если это правда.

– Неплохо смотришься в моей одежке.

– Спасибо.

Она задула спичку и с любопытством посмотрела на меня.

– Знаешь, Берти, с тобой надо что-то делать.

– То есть?

– Поместить тебя в какой-нибудь дом.

– А я и нахожусь в доме, – ответил я сухо и довольно находчиво. – В своем собственном. И хотел бы понять, что в нем делаешь ты?

Она по-женски ушла от ответа:

– Объясни мне, пожалуйста, зачем тебе понадобилось целовать меня на глазах у папы? И не вздумай говорить, что тебя ослепила моя неземная красота. Глупость, беспросветная, непрошибаемая глупость, теперь я понимаю, почему сэр Родерик говорил папе, что тебя надо запереть в психушку. Не понимаю, почему ты до сих пор разгуливаешь на свободе. Наверняка о тебе печется какой-то благодетель.

Мы, Вустеры, за словом в карман не лезем.

– Эпизод, о котором ты упомянула, – холодно отрезал я, – объясняется очень просто. Я принял его за Чаффи.

– Кого принял за Чаффи?

– Твоего папашу.

– Если ты хочешь мне внушить, будто между Мармадьюком и моим родителем есть хоть капля сходства, ты просто не в своем уме, – парировала она совсем уж ледяным тоном. Я заключил, что она не слишком восхищается папашиной внешностью, и, по-моему, она совершенно права. – И вообще я не понимаю, что ты такое говоришь.