– Короче, года не прошло – скинули козлов! – ликующе вместила весь рассказ в одну фразу вторая салочка.

– А теперь они, значит, снова?.. – окончательно прозревая, проговорил Влас. – В смысле – голову подымают…

Как выяснилось, к разговору их внимательно прислушивались.

– Да нет же! – вмешались с соседнего столика. – Тех правдолюбков мы ещё во время переворота поушибали. Это уже нынешнее поколение с ума сходит… – метнул взгляд на девушек, крякнул, поправился: – Н-ну… не все, конечно… Так а что с них взять? Они ж ничего этого не видели…

– Вы его, красавицы, – посоветовал кто-то, – к памятнику жертвам справедливости сводите. Оч-чень, знаете ли, впечатляет…

– Щаз всё бросим и сводим! – огрызнулась грандиозная. – Мы ж салочки!

– Ну так из нас кого-нибудь осаль и своди… Делов-то!

– Ага! Пострадальцев осаливать! Додумался…

Спор грозил перерасти в перепалку, когда под матерчатый навес ворвался взъерошенный озирающийся Раздрай.

– Вот вы где! – вскричал он, найдя глазами Власа. – А мы там с Пелагеей Кирилловной с ума сходим! Пропал человек…

Памятник жертвам справедливости и впрямь впечатлял: что-то вроде облицованного чёрной плиткой прямоугольного надгробия, из которого вздымались белые мраморные руки с выразительно скрюченными или, напротив, растопыренными пальцами. Влас попробовал сосчитать изваянные конечности – и сбился. Примерно столько же, сколько было воздето правдолюбками на митинге возле бронзового Фили. Во всяком случае, не больше.

«В борьбе с обезумевшим беспощадным добром, – гласила надпись на светлой табличке, – положили вы их на плаху». – Только правые рубили? – хрипло спросил Влас. – И только за кражу?

– В основном правые, – подтвердил Раздрай. – А вот что касается кражи… Нет. Разумеется, не только за кражу… За всё. Просто большинство правонарушений, сами понимаете, совершается рабочей, то есть правой, рукой… – Старческое личико внезапно выразило злорадство. – А со мной они промахнулись, – сообщил он как бы по секрету. – Я-то – левша, а они по привычке – правую…

– То есть… – Влас даже скривился от сочувствия. – Ваша тоже тут… захоронена?.. – Нет, что вы! Ничего тут не захоронено. Это не более чем мемориал… – Пелагея Кирилловна! – послышался женский возглас, и все трое обернулись. К памятнику спешила сильно взволнованная дама. – Пелагея Кирилловна! Как хорошо, что я вас встретила! Собиралась уже в школу идти выяснять… Что там мой Стёпа?

– Да как вам сказать… – Хрупкая седенькая Пелагея Кирилловна посуровела, строго вздёрнула клювик. – С наглостью и жестокостью у вашего ребенка всё обстоит благополучно. А чего ему катастрофически не хватает, так это трусоватости и угодливости…

Влас решил было, что супруга Раздрая иронизирует, но дама, к его удивлению, восприняла услышанное всерьёз и пригорюнилась.

– Это да… – пролепетала она. – Это я и сама замечаю… А вот насчёт успеваемости…

– Нет, – решительно прервала Пелагея Кирилловна. – Насчёт успеваемости я сейчас говорить не готова. Давайте встретимся завтра, пригласим хакера, медвежатника…

Мужчины отошли подальше, чтобы не мешать беседе.

– Она у вас что, учительница? – шепнул Влас Раздраю.

– Заслуженная, – с гордостью уточнил тот. Тоже шёпотом.

– А что преподаёт?

– Теорию музейной кражи.

– А вы – смотритель музея?!

Раздрай рассмеялся.

– Удачное сочетание, не правда ли? Почти стопроцентная гарантия, что уж краеведческий-то ограблен не будет… Хотя, между нами говоря, что там грабить? Щит Македонского? Так это муляж…

– Теория музейной кражи… – затосковав, повторил Влас. – А настоящие предметы? Физика, информатика…