И все ради чего?

Чтобы попытаться осмыслить потерю, в которой нет его вины.

– Красивый парк, – сказал Перри. – Хотя я не питаю симпатии к темным деревьям.

Кейт знал, что друг имеет в виду бук с темно-пурпурными листьями, гордость Роу. Кейт тоже считал, что бук диссонирует с естественной окраской других деревьев, но не мог сказать этого сейчас.

– К похоронам подходит. Роу интересуется… интересовался экзотическими деревьями. Мы проедем мимо его самых удачных приобретений. Деревья гинко, из Японии.

– Прелестно, – без энтузиазма сказал Перри.

Он тоже считает листву чужестранных деревьев слишком яркой? Пока люди вроде Роу заказывали издалека и пестовали деревья гинко, старых добрых английских дубов, так необходимых для кораблестроения, становилось все меньше.

Непатриотично. Кейт помнил, как высказал это Роу, когда был здесь в последний раз, теперь эта мысль казалась предательством.

Но он не любил неестественную темноту листвы этого чертова траурного бука.

Кейт посмотрел в другую сторону, на озеро и плакучую иву. Salix babylonica – вавилонская ива. Он помнил это название, потому что Роу часто цитировал Библию: «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали…»[2]

Проклятие! Кейт заморгал, отгоняя слезы.

Ива боролась за жизнь в не слишком подходящем ей северном климате.

«Я сохраню ее для тебя, Роу. Как-нибудь».

Теперь это его дело, как владельца или опекуна, заботиться обо всем этом – об озере, о деревьях, местных и привозных, об оленях, о тщательно спланированных садах и парках, о каждой травинке. Теперь все на нем.

И длинное серовато-коричневое каменное здание, как воплощение простоты и достоинства стоявшее среди цветущих садов.

В первый раз Кейт заметил, что солнце сияет в голубом небе. У природы траура не бывает, это ему стало ясно еще на войне, но Кейту хотелось дождя.

Карета подъезжала к крыльцу. Широкие ступени вели к высоким парадным дверям, по обеим сторонам которых висел герб графа Малзарда, задрапированный черным.

Кейт такого прежде не видел. Когда умер отец, он был слишком далеко и слишком вовлечен в военные действия, чтобы вернуться.

Как только карета остановилась, распахнулись двери и вышли четыре лакея в зеленых ливреях, все с черными повязками на рукавах, в черных перчатках и чулках. Слишком много слуг для того, чтобы просто открыть дверцу кареты и забрать небольшой багаж Кейта и Перри.

Его считают графом? Или все в состоянии неопределенности и ждут сообщения Артемис? Пока Кейт поспешно собирался, лакей Перри отнес письмо в палату лордов. Письмо официально извещало о смерти графа Малзарда и содержало просьбу разъяснить закон о наследовании. В ответе сообщалось, что дело вдовы сообщить о своей беременности.

Так что сказала Артемис?

Один лакей открыл дверцу кареты, другой опустил ступеньки. Кейт испытывал постыдное искушение забиться в угол, словно его привезли на виселицу. Однако положение обязывает. Обязывает с неумолимой силой мельничных жерновов, которые вращает река в половодье. Кейт выбрался из кареты.

Тут же вперед выступил какой-то джентльмен в скромной одежде и поклонился:

– Добро пожаловать домой, сэр.

Значит, никакой уверенности еще нет.

Это мажордом, но, черт побери, как его зовут? Это не Тривз, которого Кейт знал с детства, тот ушел на покой и живет теперь в северном крыле. Этот энергичный мужчина лет сорока был тут во время его последнего визита сюда два месяца назад, но Кейт не помнил, как его зовут.

Горе извиняет это упущение.

– Спасибо, – сказал Кейт. – Меня сопровождает мой друг мистер Перрьям.