– И что?

Она молчала.

– У тебя пневмония? – спросил я.

– Нет.

– Так что же случилось?

– Они обнаружили. При помощи рентгена.

– Что обнаружили?

– Что у меня рак.

Никто из нас довольно долго ничего не говорил.

– Но ты это и без них знала, – сказал я.

Она улыбнулась мне, как всегда.

– Да, милый, я знала.

– Как давно?

– Год, – ответила она.

– Рак чего? – спросил Джо.

– Теперь уже всего.

– Он поддается излечению?

Она только покачала головой.

– А раньше поддавался?

– Не знаю, – сказала мать. – Я не спрашивала.

– Каковы были симптомы?

– У меня болел желудок. Пропал аппетит.

– А потом рак распространился?

– Теперь у меня уже все болит. Он проник в кости. Да еще эта дурацкая нога портит мне жизнь.

– Почему ты нам не сказала?

Мать упрямо пожала плечами. Так по-французски и так по-женски.

– А что тут было говорить?

– Почему ты не пошла к врачу?

Некоторое время она не отвечала и наконец произнесла:

– Я устала.

– От чего? – спросил Джо. – От жизни?

– Нет, Джо, – улыбнувшись, ответила она. – Просто устала. Уже поздно, и мне пора в кровать, вот что я хотела сказать. Мы поговорим об этом утром. Обещаю. Давайте не будем сейчас поднимать шум.

Мы отпустили ее. У нас не было выбора. Наша мать была самой упрямой женщиной в мире. На кухне мы нашли разную еду. Сразу было понятно, что мама запаслась провизией специально для нас. Холодильник был забит продуктами, которые не представляют интереса для женщины, страдающей отсутствием аппетита. Мы поели паштета и сыра, сварили кофе и сели за стол. Внизу лежала тихая, пустынная, безмолвная авеню Рапп.

– Ну и что ты думаешь? – спросил у меня Джо.

– Думаю, что она умирает, – ответил я. – В конце концов, именно поэтому мы сюда прилетели.

– Мы сможем заставить ее лечиться?

– Слишком поздно. Это будет напрасная трата времени. Кроме того, мы не можем заставить ее что-то делать. Когда-нибудь кому-нибудь удавалось заставить ее делать то, чего она не хотела?

– А почему она не хочет?

– Не знаю.

Он только посмотрел на меня.

– Она фаталистка, – попробовал объяснить я.

– Ей всего шестьдесят лет.

Я кивнул. Матери было тридцать лет, когда я родился, и сорок восемь, когда я перестал жить с родителями. Я совсем не заметил, как она состарилась. В сорок восемь она выглядела моложе, чем я в свои двадцать восемь. Я видел ее полтора года назад – заехал в Париж на два дня по дороге из Германии на Ближний Восток. Она была в полном порядке. И великолепно выглядела. Прошло два года со смерти отца, и, как и у большинства людей, этот двухлетний этап стал поворотным. Она показалась мне человеком, у которого впереди еще много лет жизни.

– Почему она нам не сказала? – спросил Джо.

– Я не знаю.

– Плохо, что не сказала.

– Так уж вышло, – проговорил я.

Джо кивнул.

К нашему приезду мать приготовила гостевую комнату: застелила постели свежим бельем, повесила чистые полотенца и даже поставила на прикроватные тумбочки цветы в китайских фарфоровых вазах. Это была маленькая комната, почти полностью заполненная двумя двуспальными кроватями, и здесь приятно пахло. Я представил себе, как она в своем ходунке сражается с пуховыми одеялами, загибает углы, расправляет складки.

Мы с Джо не разговаривали. Я повесил свою форму в шкаф и помылся в ванной комнате. Мысленно поставил будильник на семь часов утра, забрался в постель и лежал целый час, глядя в потолок. Потом я уснул.

Я проснулся ровно в семь. Джо уже встал. Может быть, он вовсе не спал или привык к более упорядоченной жизни, чем я. Или разница во времени мешала ему больше. Я принял душ, достал из вещмешка рабочие брюки и футболку и надел их. Джо я нашел на кухне, он варил кофе.