Не так уж трудно.

– А ты говоришь по-английски? – спросил он.

Я ничего не ответил.

Парень, сидевший на пассажирском сиденье, сказал:

– А может, он мексиканец?

– Ты мексиканец? – спросил меня водитель.

Я ничего не ответил.

– Да нет, – покачал головой водитель, – на мексиканца он не похож. Слишком большой.

Вообще говоря, это была правда, хотя я и слышал об одном мексиканском парне по имени Хосе Кальдерон Торрес, который был выше меня более чем на фут. И я помнил одного мексиканца по имени Хосе Гарсес, выступавшего на Олимпиаде в Лос-Анджелесе, который взял в толчке и рывке вес более четырехсот двадцати фунтов, а это, пожалуй, больше, чем вес обоих типов, сидевших в машине.

Водитель спросил:

– Может, ты пришел из Келхэма?

Есть риск возникновения враждебных настроений между городом и базой, сказал мне Гарбер. Люди в соответствующих обстоятельствах всегда вспоминают, к какой части общества они принадлежат. Может, эти парни знают Дженис Мэй Чапман. Может, они не могут понять, зачем ей было водиться с солдатами, а не с ними. Может, они никогда не видели себя в зеркале.

Я ничего не сказал. Но и не пошел вперед. Не хотел оставлять машину позади себя. Тем более в этом безлюдном месте, да еще на темной сельской дороге. Я просто стоял рядом с машиной, глядя в упор на этих двух парней, на их лица, сперва на одно, потом на другое; при этом мое собственное лицо не выражало ничего, кроме открытости и скептицизма, и, может быть, самую малость веселости. Этот вид обычно срабатывал. Он всегда провоцировал на что-то людей определенной категории.

Пассажир первым поддался на провокацию.

Покрутив ручку, он опустил окно своей дверцы и высунулся из него почти по самую талию, а потом, извиваясь всем телом, приподнялся, и его голова оказалась над крышей кабины. Держась одной рукой за борт кузова и угрожающе размахивая согнутой второй рукой, как будто в ней был зажат кнут или что-то тяжелое, предназначенное для того, чтобы запустить в меня, он сказал:

– Мы ведь с тобой говорим, козел.

Я ничего не сказал.

– Есть причина на то, – риторически спросил он, – чтобы я вышел из машины и надрал тебе жопу?

Тут я ответил:

– Таких причин двести шестьдесят.

– Что? – проревел он.

– Столько костей в твоем теле. А я могу переломать их все еще до того, как ты до меня дотронешься.

Это послужило сигналом для второго парня. Инстинкт подсказал ему, что необходимо вступиться за друга и принять вызов. Высунувшись из окна своей дверцы, он спросил:

– Ты думаешь?

– Часто и весь день напролет. Думать – это хорошая привычка.

Мой ответ заставил его замолчать на то время, пока он пытался понять смысл сказанного. Он прокручивал в голове весь наш разговор, при этом губы его шевелились.

– Давайте-ка лучше вернемся к своим не противоречащим закону делам и оставим друг друга в покое, – сказал я и сразу же спросил: – А кстати, где вы остановились?

Теперь я задавал вопросы, а они на них не отвечали.

– Сдается мне, вы собирались повернуть на Мейн-стрит. Ваш дом там?

Никакого ответа.

– Так вы, что, бездомные? – спросил я.

– У нас есть жилье, – пробурчал водитель.

– Где?

– Одна миля по Мейн-стрит.

– Так и поезжайте туда. Смотрите телик, пейте пиво. А обо мне не беспокойтесь.

– А ты из Келхэма?

– Нет, – ответил я. – Я не из Келхэма.

Оба парня притихли. Выпустив пар, они стали похожи на сдувшиеся после парада воздушные шары. Вытащив свои тела из окон, ребята устроились на сиденьях. Я услышал скрежет переключаемой коробки передач, затем машина, быстро отъехав назад, круто развернулась на 180 градусов; взметнулась пыль, взвизгнули шины, и машина рванула вперед. Через короткое время я услышал скрип тормозов и увидел, как она свернула на Мейн-стрит. А потом вообще пропала из виду за темным зданием, в котором размещалось ведомство шерифа. Я с облегчением выдохнул и снова пошел дальше. Все закончилось благополучно.