– Значит, нам нужно собрать все работы Котарбинского и сложить их вместе, – беспроблемно предложила Чуб. – И мы узнаем настоящую историю Духа Бездны.

– Боюсь, собрать их все невозможно, – покачала головой Дображанская. – Ведущий аукциона рассказывал, что Вильгельм Котарбинский нарисовал их великое множество. Часть его работ до сих пор не найдена, часть утеряна. Он легко продавал их, легко дарил… Потому в Киеве даже в наши дни часто находят новые и неизвестные сепии, эскизы, полотна.

– Значит, нужно найти все, что можно! – оборвала ее Даша.

– Мне говорили, есть еще одна работа, – вспомнила Катя. – Владельцы не пожелали продать ее на аукционе. Ну, а еще больше картин я видела в его мастерской, – Катерина застыла с видом «ну что, мне разорваться, что ли?»

– Жаль, мы не знаем, какая именно картина даст нам ключ к этой тайне. Мы даже не знаем, в чем тайна, – вздохнула Маша.

– «Тайна»! – вскликнула Дображанская. – Так называется третья картина! Сначала я должна съездить в Аукционный Дом!

– Нет, – оспорила Маша Ковалева, – сначала нужно сходить к Котарбинскому. Он же живет за углом! А в Прошлом время стоит, – разъяснила свое предложение она. – Потом – за «Тайной»…

– Прости меня, Маша. – Катерина удрученно нахмурилась. – Сюрприза не вышло. Эту картину, – показала она на экран с ангельской девой, – я собиралась подарить тебе вечером на день рожденья.

– Эту?..

Маша совсем не умела врать – и трех ее разочарованных букв совершенно хватило, чтобы понять…

– Она и тебе не понравилась? – расстроилась Катя. – Нужно было покупать «Духа Бездны»!

– Да, нужно было брать его! – поддержала Чуб.

– Что ты… нет, нет, – замахала Ковалева руками. – Он такой страшный. Все хорошо, мне нравится твой Белый Ангел.

– Забудь про него, – приняла соломоново решение Катерина. – Держи, – сняла она с груди модерновую бабочку-брошь.

Маша протянула сразу обе руки, чтоб принять драгоценный подарок. И на этот раз Дображанской не нужно было слов, чтоб понять, как младшей из Киевиц понравился дар.

Дверь в номер Котарбинского была не только не заперта – приоткрыта. Но Катя все равно постучала.

– Войдите… – его голос был тихим.

Катя и пожелавшая сопроводить ее Маша Ковалева зашли в обширную комнату-мастерскую.

Художник сидел у окна на дубовой лавке, сгорбившись, закрыв глаза.

Был он нынче совсем иным – растрепанным и измятым, и крылья его галстука-банта поникли, как у мертвой бабочки.

– Здравствуйте, – поздоровалась Катя. – Я пришла к вам, чтоб закончить портрет.

Он только плотнее прикрыл веки.

– Помните меня? – не стала отступать Дображанская. – Я была у вас вчера… Мы не успели поговорить об оплате.

– Что? Об оплате?! – резко поднял голову он. – Вы намерены оплатить мою работу? Деньгами?

– Вы предпочитаете натуральный продукт? – порядочно удивилась Катерина Михайловна.

– Простите, простите, – вскочил он со скамьи, – я подумал… не понял… Так вы были вчера. Втроем?

– Вдвоем, – припомнила Катя так и не разъясненную натурщицу в спальне. – А это – моя спутница Мария Владимировна, – представила она Машу Ковалеву.

– Очень приятно, Мария Владимировна, – галантно сказал Вильгельм Котарбинский.

Но что-то изменилось. В прошлый раз он излучал счастье, сейчас же – угас; был не просто несчастлив – сломлен. Моложавый, подтянутый – нынче он казался несчастным седым стариком, и лихо подкрученные кончики его гоноровых польских усов превратились в грустные щеточки. Однако, если вчера у него умер кто-то из близких, столь разительная перемена была легко объяснима.