Дзеим
Панталоне. Эх, все это верно, я знаю, но здесь все происходит с быстротой молнии! Таких несчастий нигде не видано, кроме Бальсоры, и вы нарочно подтолкнули колесо изо всей силы, а могли бы предоставить ему катиться естественно, не пугая лошадей.
Дзеим
Панталоне. Не гневайтесь, умоляю вас. Видите ли, есть такие сокровенные вещи, которые нам, смертным, непонятны, потому что мы думаем, как материалисты, и философы уверяют, что это басни. Умоляю вас, скажите мне: значит, вы желаете все бремя несчастий, предназначавшихся для десяти поколений, обрушить на плечи этих бедных детей, чтобы вам скорее достичь цели? Но меня берет сомнение: а вдруг такая доза благотворных милостей не окажется полезной вплоть до четвертого или пятого поколения? Это тайна ярмарочного шута. Пока солнце взойдет, роса очи выест.
Дзеим
Панталоне. Не оскорбляйте меня, великий Дзеим. Я все могу перенести, кроме этого. Я не мог воспрепятствовать беспорядкам: это было бесполезно. Вот уже девять лет, как я удалился в эти леса, чтобы воспитать свою дочь по собственному разумению, вдали от дурных примеров и опасностей. Однако не проходит дня, чтобы я не получал вестей из города, и не проходит ночи, чтобы я не омочил слезами свою подушку, думая о страданиях бедных царских детей. И клянусь небом: нет ничего, чем бы я не пожертвовал ради их счастья.
Дзеим
Панталоне. Да, клянусь и еще раз клянусь небом, что пожертвовал бы всем, что у меня есть в этом мире, и даже своей жизнью ради детей царя, который так любил меня.
Дзеим
Мрак, молнии. Дзеим исчезает.
Панталоне. Прощай, друг! Горе мне, горе, бедная моя голова, а я-то думал, что мирно пообедаю с моей дочкой вкусным ризотто. (Уходит.)