Все это довольно странно, ведь спустя годы после нашего знакомства все претерпело значительные изменения. Макс стал добропорядочным отцом семейства, я – беспутным разведенным папашей. Он кормит народ вкусной едой – а я в основном баснями. Со временем мы стали слишком разными, и иногда я задумываюсь, как мы еще общаемся? Может быть, дело в том, что каждый из нас смотрит на другого, пытаясь понять, что стало бы с ним, пойди он однажды совсем по другому пути. А может, в том, что однажды разбился тот самый стеклянный шар больших надежд, которые мы все когда-то питали. И осколки этого шара вонзились в нас, как лед в сердце того парня из сказки. Вот этими осколками до сих пор и притягиваются друг к другу такие, как мы.

Я рассказываю ему про случай с Лерой, а он все это время безэмоционально вытирает стаканы. До дыр уж дотер, кажется.

– Вот так я сегодня стал героем анекдота про любовника в шкафу, прикинь! – заканчиваю я.

– Прикинул. Интересно, ты когда-нибудь прекратишь воплощать в жизнь бородатые анекдоты?

– Ну, старик, новых-то мне судьба не подкидывает, приходится старье реализовывать.

– Это может стать профессией.

– Ой! – отмахиваюсь я. – Уже стало. Ну а что? Кто-то же должен реализовывать образ персонажа из народных сказаний!

– Сказочного долбоеба, – Макс заходится глухим смехом.

– Ха-ха. Ха-ха-ха, – передразниваю его я.

С минуту молча курим, погруженные в свои мысли. Я через затяжку щелкаю фисташки, щедро насыпанные в граненую вазу.

– Есть хочешь? Мы меню новое ввели.

– Нет, спасибо. Меню не хочу. Я бы сейчас бутербродов съел с докторской колбасой. Штуки три.

– Курил? – Макс пристально смотрит мне в глаза, видимо, пытаясь разглядеть размер зрачков.

– Ну так, – уклончиво отвечаю я.

– У тебя все нормально? – внезапно он делается совсем серьезным.

– Да… вполне. Просто не виделись давно, а я тут мимо ехал… – Меня сносит в какую-то ересь.

– Что случилось-то? – Он пытается улыбнуться.

– Тут такое дело… – Я хочу рассказать ему обо всех идиотских событиях сегодняшнего дня: о Жанне, о том, что в мою квартиру пытались пробраться (теперь рассудок предпочитает называть это так), о Лерином балконе. Но, глядя на его задумчивое лицо, понимаю, что все мои рассказы со стороны выглядят какой-то индийской комедией. Воспринять всерьез историю о том, будто все разом сошли с ума, практически невозможно. Особенно зная меня. Уж кто-кто, а Макс меня знает лучше всех остальных. Иногда мне кажется, даже лучше меня самого. Поэтому я осекаюсь и вместо пылких признаний выдавливаю из себя:

– Как ты думаешь, мы кризис среднего возраста лет в тридцать прошли или еще пройдем?

– Мы из него и не выходили.

– Серьезно?

– Любой ищущий человек постоянно находится в кризисе.

– Ты говоришь банальности.

Макс пожимает плечами, открывает рот, чтобы продолжить, но я его перебиваю:

– Понимаешь, у меня какое-то странное ощущение в последнее время. Все хорошо. Никаких происшествий. Кхм… Все вроде бы ничего. И так каждый день. Бесконечное умножение «вроде ничего» на «вроде ничего», которое ничего и не дает.

– А что бы ты хотел чтобы дало?

– Не знаю. Движение какое-то. Смысл. Вот, правильное слово: смысл. Я тут подумал – может быть, я когда-то в неправильный поезд сел, а теперь соскочить пытаюсь. – Закашливаюсь. – Ну, в метафизическом смысле. Как в фильмах серии «Что было бы, если».

– Знаешь, – смотрит Макс куда-то поверх моей головы, – в метафизическом смысле я думаю, что жизнь – это ни фига не прямая линия. Это движение вперед с бесконечными развилками. И на каждой такой развилке камень. Понимаешь? Как в сказках: налево пойдешь, чего-то найдешь, направо пойдешь – чего-то другое найдешь.