Прежде чем Цунэоки успел придумать план, что-то вонзилось в его бок. Вспышка жара прорывалась сквозь ребра, впиваясь в сердце, ее когти были острыми, а укусы безжалостными. Жгучий жар вцепился в его разум, скручивая и распутывая все, что он скрывал. Он вонзил свои клыки, пытаясь заставить его подчиниться, но Цунэоки сопротивлялся. Он оттолкнул демоническую магию подальше от края, и это усилие заставило его зрение помутиться.

Рыча, лиса в знак возмездия ударила снова, похищая у Цунэоки его самые ценные воспоминания, его самые заветные желания.

То, что началось как медвежий болезненный рев, сменилось человеческим криком.

Цунэоки с глухим стуком упал на сырую землю, больше не являясь существом магии. Рана на его животе – полоса кровоточащего огня – уходила в землю. Огненное прикосновение лисы прожгло его череп.

«Глупый, глупый мальчишка». Лиса цокнула языком, кружа вокруг него. Она остановилась, осматривая свою рану. Неторопливо слизнула кровь с нее.

«Ее зовут Юми? – она безмятежно улыбалась. – Когда я найду ее, твоя сестра заплатит за эту рану».

Император и его старший брат шли по недрам императорского дворца – по местам, где среди копошащихся существ и вонючих помоев бродили только низшие из слуг. Глубоко в тени под жалкой пародией на окно находились две одиночные камеры, запертые железными дверями, и деревянные стропила обозначали их потолок. В каждой камере была решетка для испражнений и пол, устланный гниющей соломой. И ничего больше.

Это было маленькое тесное пространство, но Золотому замку никогда и не была нужна тюрьма больше этой. Те, у кого хватало дерзости оскорбить императора или любого из его верных феодалов, сталкивались с одним из двух наказаний: смертью или изгнанием, причем смерть могла быть исполнена множеством красочных способов: удушение от протаскивания за горло по улицам, подвешивание вниз головой и утопление, разрывание на части растягиванием на крепостных валах, смерть в яме с ядовитыми змеями или – если преступнику улыбнется удача – простое обезглавливание.

Что до тех, кому досталось изгнание?

Они были заклеймены на всю жизнь.

Року и Райдэн направились к камере в дальнем углу. Четыре императорских гвардейца шли с двух сторон от них, а на буксире плелся человек со шрамами, одетый в темный халат. Он нес в руках железный сундук, запачканный запекшейся кровью.

Расслабленно прислонившись к каменной стене, внутри сидел человек. Спутанные темные волосы скрывали черты его лица. Его черный косодэ был покрыт сажей, кровью и грязью. Лунный луч, перемещающийся над его головой, резко высвечивал лабиринт стропил, отбрасывая угловатые тени на полу у его ног.

– Такэда Ранмару, – мягко начал Року. – Для меня большая честь наконец встретиться с тобой.

Оками не двигался. Не ответил даже взглядом на приветствие.

– На колени, ты, дрянь, – рявкнул Райдэн, его пальцы дернулись на самэгаве[7] из белой змеиной кожи его катаны. – Поклонись своему императору.

Оками остался сидеть неподвижно на грязной соломе, вытянув вперед ноги, только на его губах мелькнула легкая улыбка, как будто его не волновала угроза Райдэна.

Року медленно ухмыльнулся.

– Довольно жалкое проявление неповиновения.

И снова никаких признаков ответа.

В этот раз Райдэн кивнул, молча приказывая одному из императорских гвардейцев открыть камеру.

Император поднял руку, чтобы остановить их. Он склонил голову набок.

– Кажется, добрые слова тебя не трогают, – вслух размышлял Року. – А мой брат уже сделал выбор в пользу устрашения. Всего за несколько мгновений я опустился до простейших оскорблений. Что же остается?