Когда одевался утром, обнаружил прилипший к ноге листок и сразу вспомнил, как проснулся ночью, весь промокший. Получается, снова ходил во сне. Но какой же странный сон! Вряд ли за этим стоят Захаровы – ведь ничего плохого со мной не случилось. Может, все от чувства вины? Вина зреет внутри медленно, как опухоль. Наверное, я схожу с ума и поэтому вижу по ночам Лилу. Как у Эдгара По в «Сердце-обличителе». Мы его вслух читали на уроке у мисс Нойз. Там убийца слышит, как бьется под половицами сердце жертвы, все громче и громче, и в конце не выдерживает: «Я сознаюсь!.. вот здесь, здесь!.. это стучит его мерзкое сердце!»[2]

Наливаю себе кофе и добавляю молоко. Вместе с белыми молочными клубами со дна кружки поднимается сор. Надо было вымыть сначала.

– Хочу с тобой посоветоваться. Я странный сон видел.

– На тебя напали девицы-ниндзя? Грудастые такие?

– Да нет.

Сделав глоток, морщусь. Ну и крепкий же кофе дед заварил. Тот ухмыляется и запихивает в рот кусок бекона.

– Слава богу. Я уже волноваться начал, что нам приснилось одно и то же.

Закатываю глаза:

– Можешь концовку не рассказывать. Если вдруг увижу их сегодня ночью – пусть будет сюрприз.

Дед хихикает, но смех быстро переходит в сопение.

Выглядываю в окно – кошек не видно. Старик поливает яичницу кетчупом. Красная гуща растекается по тарелке.

Сколько крови… Я не помню, как ударил ее, но помню окровавленный нож в руке. Лужа крови блестит на полу.

– Так что за сон-то?

Дедушка, причмокнув, садится.

– А, ну да.

Возвращаюсь в реальность, моргаю. Мама говорила: со временем приступы страшных воспоминаний об убийстве прекратятся. Но пока они не исчезли совсем, лишь стали реже. Может, во мне еще осталась маленькая частичка порядочности, которая и не дает забыть?

– Рассказывай уже. Или тебе приглашение требуется с вензелем?

– Я был на улице под дождем. Дошел до сарая, а потом проснулся у себя в кровати, весь мокрый и в грязи. Наверняка опять ходил во сне.

– Наверняка?

– Лилу видел.

Слова приходится буквально выдавливать. Мы не обсуждаем прошлое. Вся семья тогда встала на мою защиту. Мать плакала, уткнувшись в меховой воротник, обнимала меня за плечи и говорила: «Может, ты и убийца, но малолетняя стерва наверняка это заслужила. Пусть думают что угодно, я все равно люблю моего сыночка». Под ногтями тогда намертво засела какая-то черная дрянь. Сначала пытался ее ковырять так, потом кухонным ножом. Пока кровь не пошла. Моя кровь смыла то черное.

Видимо, совесть наконец проснулась. Самое время.

Дед вздергивает бровь.

– Давай поговорим. Может, полегчает. О ней и об убийстве. Сними камень с души. Пацан, ты же знаешь: не мне тебя судить, сам не ангел.

Маму арестовали почти сразу после смерти Лилы. Не совсем из-за меня. Нам нужны были деньги, причем срочно, а она была не в форме.

– О чем говорить-то? Я знаю, что убил ее, хоть ничего и не помню. Может, мама заплатила кому-нибудь, чтобы стереть мне память? Может, думала, если забуду то чувство – больше никого не убью?

Нормальные люди не могут, стоя над окровавленным телом любимого человека, испытывать жуткую, отстраненную радость. Во мне засело что-то чудовищное, что-то мертвое.

– Забавно. Лила была мастером снов, и вот теперь я хожу во сне и вижу кошмары. Не спорю – заслужил. Я лишь хочу понять, почему сейчас.

– Съездил бы в Карни, к дяде Армену. Он все-таки мастер воспоминаний. Глядишь, помог бы.

– У дяди Армена болезнь Альцгеймера.

Он мне не дядя, вообще-то, просто приятель деда, они с детства дружат.

– Ну да. Отдача такая. Ладно, посмотрим, что твой заумный доктор скажет.