Я уже открывал дверь, когда за спиной раздалось громкое покашливание.

– Dobryi vecher, Konstantin Platonovich.

Что?! Резко обернувшись, я упёрся взглядом в незнакомца. Наверняка, дворянин, по одежде видно. Но не местный – такие парики уже пару лет как вышли из моды. И саквояж в руке иноземный, в Париже таких нет.

– U menya pismo dlya vas.

Пришлось напрячься, подбирая слова подзабытого языка:

– Zdravstvujte. Prohodite, pogovorim u menya bez lishnih svideteley.

Распахнув дверь, я пропустил его вперёд и указал на лестницу. Пока мы поднимались в мансарду, я судорожно вспоминал родную речь.

Мне было двенадцать, когда в Москве случилась вспышка чумы. Жар, беспамятство, месяц не мог встать с кровати. Но я выжил, а родители – нет. Дом оказался в залоге, родня не спешила забрать к себе сироту без Таланта…

Спасибо дальнему родственнику, троюродному дядьке, которого я даже не видел. В тот год в Сорбонну посылали делегацию: десяток великовозрастных балбесов под началом графа Шувалова. К ним-то меня дядька и пристроил.

Вот так я и оказался в Париже. Шувалов со своими балбесами уехал домой несколько лет назад, как только они получили бакалавров. А я остался: на родине без денег, знакомств и протекции делать было нечего. Да и честно скажу – в Париже мне нравилось, а ехать в далёкую холодную страну не хотелось.

– Сюда.

К моему удивлению, русские слова легко сошли с языка сами собой, и даже говорить получалось без акцента.

– Прошу, – я отпер замок и впустил неожиданного гостя в свою скромную комнату. – Кто вы такой?

– Пётр Бобров, к вашим услугам. Я здесь по просьбе вашего дяди, Василия Фёдоровича.

– Дяди?

Кхм, неожиданно. После того как родственник отправил меня в Париж, я больше не получал от него вестей. Хотя он мог бы и помочь деньгами, чтобы мне не пришлось унижаться перед Шуваловым в первые годы.

– И что он хочет?

– Вы должны немедленно возвратиться в Россию.

– Простите, сударь, не думаю. Я не собираюсь уезжать из Парижа.

– Ваш дядя при смерти.

– Соболезную.

– И хочет назначить вас наследником своего состояния.

От такого известия я закашлялся.

– Что? Наследником?

– Да, Константин Платонович. Вы обязательно должны ехать, чтобы дядя утвердил завещание.

Я задумался. Наследство – это хорошо, даже очень. Но путешествие в Россию займёт не один день, а сбережений у меня негусто. Да и неизвестно, что там собирается оставить мне дядька. Трижды перезаложенное поместье? Карточные долги? По рассказам студентов-дворян, такое частенько случалось.

Видя мой скепсис, Бобров слегка улыбнулся.

– Давайте присядем, и я расскажу подробнее. Вы ведь не виделись с дядей очень давно?

Он поставил на стол саквояж, открыл и принялся выставлять пузатые бутылки.

– Ты пойми, – Бобров после третьей кружки слегка окосел и перешёл на «ты», – я Василия Фёдоровича безмерно уважаю, ценю и…

Поскольку мой ужин пошёл на закуску, я больше ел, чем пил, и чувствовал себя вполне трезвым. И Боброва я слушал, скорее, как развлечение.

– И уважаю, – повторился Пётр, – да, уважаю! Старик, конечно, не сахар, и соседи его не любят. Но ведь он глыба. Глыбище! Сподвижник самого Петра. А поместье? Какое поместье! Тридцать тысяч десятин!

– Где?

– Что где?

– Поместье.

– Ммм… В России.

– Это я понял. Где конкретно?

– Там, – Бобров махнул рукой, – рядом с Муромом. Вёрст десять всего от города.

Матерь Божья! Это, похоже, несусветная глушь и провинция.

– А эти… – я щёлкнул пальцами, пытаясь вспомнить нужное слово, – как их… Krepostniye. Сколько?

– Душ-то? – Бобров замялся. – Не очень много. Точно не знаю, Василий Фёдорович не любит рассказывать о своих делах.