— Но как это может быть? — прошептала я, стараясь не смотреть на магистра. — Ты даже с ложки меня кормил…

— Не знаю. Вероятно, нужно что-то ещё, этого мало. Шани… посмотри на меня.

Голос Дрейка звучал напряжённо. Обижать магистра не хотелось, поэтому я послушалась — и чуть не задохнулась, осознав, с какой нежностью он смотрит на меня в ответ.

— Если бы кто-то спросил об этом меня, я бы сказал, что очень люблю тебя, — произнёс он так серьёзно и основательно, будто зачитывал приговор самому себе. — Я понял это в тот момент, когда ты горела, и Эмирин вызвала меня, чтобы я помог ей обуздать твой огонь, загнать его обратно в тебя и надеть блокираторы. Я едва не умер, когда мне подумалось, что мы не успеем и ты сгоришь. А потом держал тебя на руках, всю в пепле от сгоревшей одежды, и чувствовал себя безумно счастливым оттого, что ты просто осталась жива. Всё остальное мы преодолеем, я уверен. Шани?

Пока он говорил, я не дышала. Не могла — было слишком больно.

— Спасибо… папа…

Дрейк покачнулся, прижал ладонь к левой стороне груди, резко побледнев, и я, перепугавшись, что довела его этими откровениями, мгновенно вскочила с кровати, охнула, ощутив, как ноги от подобной торопливости будто молниями прострелило, и упала. Но не на пол.

— Осторожно, Шани, дочка, — раздался судорожный шёпот возле уха, и ласковые руки отнесли меня обратно на постель. — Не так резво, тебе ещё рано скакать горной козочкой.

— Я думала…

— Это была метка. После того, как ты назвала меня… Её будто с корнем вырвало. Всё, Шани, нет больше проклятья.

В его голосе слышалась улыбка, и я тоже улыбнулась. Полубезумно, дико, бешено. И слёзы непроизвольно покатились по щекам, да таким неистовым потоком, что моментально оставили на рубашке Дрейка огромное мокрое пятно.

— Нет проклятья… — прошептала я, продолжая улыбаться и всхлипывать. — Папа, папа, папа! Я всегда буду называть тебя папой, чтобы оно больше никогда-никогда не вернулось…

— Не вернётся, Шани. Никогда-никогда.

Я была так счастлива в эти мгновения. Удивительно, несколько дней назад я думала, что больше не почувствую ничего подобного, но жизнь всё расставила по своим местам, когда я поняла, по-настоящему осознала, что у меня есть любящий отец. Я обнимала его, целовала, и он делал то же самое, и впервые за эти горькие дни мне так сильно захотелось жить, что даже страшно стало. Страшно, что не смогу, не выдержу, не стану вновь магом…

— Я постараюсь приручить Огонь, — обещала я отцу чуть позже, когда мы оба немного успокоились. — Очень постараюсь.

— Я знаю, что постараешься. Ты всегда стараешься, Шани.

Дрейк Дарх

Все десять лет, даже когда метка перестала высасывать из него жизненную силу, Дрейк ощущал проклятье как нечто острое, застрявшее в груди. Оно то кололось, обжигая его страстью и ненавистью, то сыто пульсировало, получив желаемое. Никогда не спало, не успокаивалось, не давало передышку. И вдруг, за секунду, исчезло.

Несмотря на то, что Дрейк был специалистом по проклятьям, он не ожидал, что подобное может произойти за одно мгновение, особенно по прошествии стольких лет, когда проклятье разрослось так, что и ауры толком не видно. Однако слова Шайны и её тёплый взгляд, наполненный живым чувством, оказались сильнее этой мерзкой опухоли, рождённой из глупой обиды маленькой девочки.

Несомненно, Дрейк чувствовал облегчение из-за того, что всё это наконец случилось. Но вместе с облегчением пришёл липкий страх, щупальцами обхвативший сердце. Теперь у него нет больше права удерживать Эмирин возле себя. Нет причин для того, чтобы она жила с ним, целовала, отдавалась ему. Он должен отпустить её, но где взять для этого силы и мужество? Их не было. От этого Дрейку казалось, что он на огромной скорости летит в пропасть, и там, на дне, его ждут острые железные колья, которые вскоре превратят тело в решето — без шансов на жизнь и восстановление…