– Непонятно вот что, – еще нелепее спросила Наталья Сергеевна. – Ты хочешь туда, чтобы выручить нового мужа матери? Или тебе самой очень хочется? Типа новая жизнь, да? – подсказала она.
Юля молчала долго. Наверное, минуту или две.
На кухонном таймере было 18:58. Выскочило 19:00.
– Я так тебе благодарна, мама! – чуть не заплакала Юля. – За всё, за всё!
Наталья Сергеевна собралась было сказать, что благодарность бывает не на словах, а на деле, но подумала – «Чего же я хочу? Чтоб девочка в отплату за шесть лет любви и заботы отказалась от новой жизни в новой стране? От прекрасной, интересной и легкой, как ей сейчас мечтается, жизни. Зачем?»
Поэтому она только спросила:
– А папа знает?
– Да, – сказала Юля. – Он мне оформил разрешение, сделал паспорт и купил билет.
– Дай я тебя поцелую.
– Мама! – Юля обняла и тоже расцеловала Наталью Сергеевну.
Наталья Сергеевна ощутила ее горячую щеку и подумала, что все-таки надо развестись с Дмитрием Васильевичем. Поскорее. Несмотря на двадцать три года совместной жизни. Но разве это жизнь, когда всё – вот так?
не намекать, не вспоминать
Зассыка
Миша Платонов провожал домой Лину Дадашеву и обоссался. В самом прямом смысле, простите.
Но по порядку.
Они учились в МГУ, в стекляшке Первого Гуманитарного, на каком точно факультете – неважно. Допустим, на философском. Или историческом. Не в том дело. Они учились вместе уже три курса. Лина очень нравилась Мише, а он ей – вряд ли. Тем более что они учились в разных группах. Так что у Миши не было возможности как-то намекнуть Лине о своих чувствах. Он даже толком не знал, что она такое, где она живет, как учится, чем интересуется. Все заслоняла ее красота. Ее опьяняющее обаяние – так выражался Миша в уме. Он вообще любил формулировать свои чувства – в уме, повторяю.
Лина Дадашева была очень красивая. Вы, наверное, подумали, что она была смуглая и чернокосая восточная красавица, «каракёз», как говорят наши южные соседи, – но нет. Она была светлокожая, русоволосая и сероглазая, рослая, крупная, с округлыми плечами, розовыми пальцами и весьма рельефной фигурой, совершенно русская – от слова «совершенство». Фамилию она получила от своего прадедушки – он был то ли горец, то ли степняк, но потом его кровь растеклась по жилам славянских потомков, совсем растворившись в них.
Об этом она рассказала Мише в тот несчастный вечер, когда он пошел ее провожать и осрамился.
Не знаю точно, зачем она попросила его проводить ее до дому. Наверное, она уже давно ловила в коридоре смутные Мишины взгляды и слушала его нечаянные вздохи, когда на поточной лекции он садился выше нее и смотрел на ее шею – сзади, в вырезе платья. Наверное, ей захотелось узнать, что это за безмолвный поклонник.
Короче говоря, однажды февральским вечером в раздевалке Миша случайно увидел ее и бросился подавать ей пальто – то есть шубку из цигейки, которую она только что приняла из рук гардеробщицы.
– Ты домой? – спросила она, не заботясь о том, что они еще не знакомы.
– Домой, – сказал Миша, чувствуя, как у него бьется сердце.
– Проводишь, если время есть?
– Конечно! А ты где живешь?
– У метро «Парк Культуры». Мансуровский переулок.
– Отлично! – сказал Миша. – На метро по прямой, а там вроде рядом.
– Ну, на метро скучно… – поморщилась Лина.
– Отлично! – улыбнулся Миша. Ему понравился такой подход. – Тогда на такси. У меня деньги есть, ты не думай. Сейчас выйдем, перейдем на ту сторону и такси поймаем. Или левака.
– Ну, на такси… – она снова сморщила нос. – Неинтересно. Давай пешком! Заодно поболтаем.