– Знаю, да. Но срок действия загранпаспорта истекает, и его тоже будут делать не меньше месяца. И еще целый ворох бумажек… Дима, я не выдержу три месяца!

Хочется плакать от бессилия изменить существующий канцелярский порядок. Бюрократической системе не интересно, что Мартин только-только начал говорить по-русски, что Вадика некому будет водить на теннис и что с Димкой-младшим у меня проклюнулись первые ростки душевной близости. Сотрудников посольств, министерств и консульств не волнует, что мое сердце рвется на части: я просто не могу бросить семью на несколько месяцев! Я должна вернуться как можно скорее. И я вернусь.

В аэропорту Самары меня встречают мама и сестра, их улыбки и объятия. Мы едем домой, и меня понемногу отпускает плохое настроение. Я рассказываю в подробностях про Диму, мальчишек, наше житье-бытье и твердое намерение вернуться в Прагу как можно скорее.

– Не переживай, все образуется, – успокаивает мама. – Ты какая-то бледная. Хорошо себя чувствуешь?

– В самолете укачало, и еда была так себе. Да и перенервничала за последние дни: бегала по переводчикам, нотариусам, юристам. Еле успели все документы до отъезда сделать. А в понедельник снова бежать – теперь по нашим инстанциям.

– Ну ничего, доченька, сейчас покушаешь, отдохнешь, завтра полегче будет. Я супчик сварила, курочку в сметане потушила, Даша салатик сделала…

При этих словах я чувствую, что самолетному бутерброду становится тесно в моем желудке.

– Ох, мам, не обижайся, но есть вообще не хочу. Вот спать – да. Устала ужасно.

В итоге, едва оказавшись в родных стенах, я просто без ног падаю на заботливо постеленную мамой кровать. Надо же, как вымотал перелет. Даже странно. Хотя, конечно, дело не только в нем, но и в нервах, и в стрессе. Хорошо, что завтра воскресенье и не нужно никуда нестись с утра пораньше. С одной стороны, это день вынужденного простоя в паспортно-визовых делах, но с другой – хоть отосплюсь и приду в норму.

Но наутро становится ясно, что до нормы мне далеко. Я встаю ближе к обеду – организм еще не перестроился на другой часовой пояс. Так же, судя по всему, он еще не переварил вчерашний бутерброд: живот нещадно крутит, и общее состояние не ахти. Чехи делают сэндвичи из резиновых подметок, что ли? Очухаюсь – подпорчу им карму, напишу отзыв на сайте авиакомпании о качестве их кулинарии.

«Ладно, чашка кофе все исправит», – решаю я и предвкушаю привычный ритуал варки кофе, его запах, вкус… и вдруг понимаю, что даже думать о кофе противно. Желудок скручивает спазм тошноты, и я едва успеваю добежать до ванной комнаты. А когда выхожу оттуда, чувствую, что по-настоящему хочется лишь одного – брусники, протертой с сахаром. С тростниковым сахаром. Чуть ли ни физически ощущаю: если что-то меня и спасет, то только это.

Мама с Дашей на кухне, и когда я захожу, хором говорят: «Доброе утро!», а мама обеспокоенно добавляет:

– Что-то на тебе по-прежнему лица нет.

– Похоже, сильно отравилась вчера. Всю ночь плохо спала, до сих пор мутит.

– Кофе будешь? – спрашивает Даша.

– Нет, только не кофе. Просто воды. И замороженную бруснику, протертую с тростниковым сахаром.

Мама внимательно смотрит на меня. А Даша уточняет:

– А маракуйю в соусе из шиитаке не хочешь?

– Ну хотя бы клюква есть? – жалобно протягиваю я.

– Доченька, только смородиновое и клубничное варенье…

На эти слова желудок реагирует незамедлительно и точно так же, как на идею попить кофе. Я опрометью бросаюсь в ванную комнату и выхожу оттуда лишь после повторения процедуры.

Даша стоит в прихожей в верхней одежде и поджидает меня.