– Хочешь – будут тебе деньги.

Марк понял, почувствовал, о чем это Фома. «Он нас с Дубычем убьет».

– Фома, ведь вы с Андреем со школы дружите…

– Ну и чё?

– Ну, давай и ты в нашем деле будешь?

– А мне оно надо, ваше дело? Делами лохи занимаются. А я контролирую, понял?

– Да я не то, чтобы из-за денег. Деньги я заработаю…

– Как хочешь… – безразлично ответил Фома.

– Не сердись, Фома. Наверное, я Андрея не так понял.

– Вы там сами у себя разбирайтесь, чего мне яйца морочите? – недовольно проворчал Фома.

А у Марка отлегло от сердца – кажется, пронесло.

Потом он интересовался у Григория, встречал ли тот Фому? Оказалось, разок играл с Фомой в покер и кое-что слышал о нем от других.

– Кому он деньги отдал? – удивлялся Григорий наивности Дубовика. – Этот даже карточные долги не возвращает. Его же за это в пруду топили, потом он тех парней порезал. Вы бы меня сначала спросили…

– Да они же с ним друзья детства. Радиоактивнейшему разве что можно объяснить?

И теперь Самохвалов вновь, как и до своих коммерческих трудов, жил на деньги отца, ранее полуподпольного, а ныне весьма успешного торговца антиквариатом. Папахен начинал еще в молодости как нумизмат, затем стал мотаться по северным деревням за иконами, как тогда было модно, а после сталинского голодомора в опустевших деревнях на Севере их можно было мешками собирать. Он и собирал. Потом началось увлечение живописью, потом оружием. Одним словом, богатым и уважаемым человеком был папахен Марка.

Одно было у него в жизни огорчение: не хотел сын идти по стопам отца, никак не хотел. Чем только не искушал его родитель. Обещал даже машину купить. Марк на это лишь поморщился и сказал: «Да, купишь, и вози тебя потом везде на своем горбу».

Жил сейчас Марк у родителей, с тех пор как развелся с женой. Поженились они на четвертом курсе, а уже на пятом разошлись. Марк оставил бывшей жене квартиру, которую им на свадьбу купил его отец. И теперь мечтал заработать на новую, доказать отцу, что и сам способен заработать, но, видно, не судьба. Может, оттого он в девятнадцатом и богат, что здесь беден, успокаивал себя Самохвалов. До разговора в лаборатории с Цареградом и Разбоем об их удивительных снах он чистосердечно верил, что живет сразу двумя жизнями в двух соседних веках. Правда, мир девятнадцатого значительно отличался от этого, но ничего, так даже интересней.

– Погодите, мужики, – вмешался в разговор Кирилл. – Вы серьезно такие сны видите?

– Чего уж серьезней. Невероятно, но факт, – ответил Григорий, – три человека, волей случая сошедшиеся в этом городе, в этом институте, в этой комнате, оказывается, видят сны об одном и том же. Вероятность такого факта равна нулю. Поверить нельзя, остается принять, как есть.

– Понимаете, я тоже вижу сны… – Кирилл разволновался. – Я тебе, Гриша, рассказывал о той стране, помнишь?

– Помню.

– Это Иканоя. Я там катанабуси, странствующий рыцарь…

– Рыцарь он… – проворчал Самохвалов. – Еще один феномен на голову человечества.

С Разбоем вдруг произошла неуловимая перемена. Он поднялся с дивана и пошел к дверям. И уже когда выходил, обернулся:

– Слушай, Самохвалыч, чуть не забыл, зачем пришел – тебя шеф хотел видеть.

– А чего он не позвонил? – спросил Марк.

– Он сейчас у эпээрщиков, ты зайди.

– Уже лечу.

– Смотри, наш режиссер пришел в себя, – сказал Григорий, когда за Иваном закрылась дверь. – Может, там проснулся?

– Ну да, такой кошмар бедняге приснился, – ответил Марк. – Если он еще раз мне в таком виде на глаза попадется – прибью!

– Остыньте, дюк, – перебил Григорий. – Тебе когда эти сны начали сниться?