Реакция друга спасла меня от мгновенной смерти, но всё равно было поздно. Яд просочился через кожу на ладони и вместо быстрой кончины обрёк меня на долгие дни в муках. Сразу после происшествия Джун, не спрашивая позволения, удрал из поместья и привёл дедушку, который забрал меня в храм и вылечил, опираясь на знания медицины, полученные от целителей из провинции Юга.

Мы с Наён месяц прожили в храме, пока я восстанавливалась. Говорили, что именно лихорадка и шок стали причиной частичной потери памяти. Поэтому моё детство напоминало размытые отрывки и мимолётные картинки, собранные из собственных воспоминаний и чужих рассказов. После отравления я боялась брать еду в рот и прикасаться к столовым приборам. Прошли годы, прежде чем ладони перестали потеть, и я вновь смогла держать кубки в руках без дрожи.

– Завтра мы отправимся в храм, – поделилась я, не уверенная, знает ли об этом Джун, и откусила сладкий фрукт.

– Слава осенней буре, а то здесь такая скукота! – почти простонал он, развалившись на скамье. – Мы же останемся там хотя бы на день, верно?

– Останемся, – подтвердила я и округлила глаза, когда друг затолкал в рот свою половинку хурмы целиком. – Затем праздник близнецов. Наён просила передать, чтобы ты поменьше глазел на меня.

– Я глафел?! – возмутился Джун, едва не потеряв часть набранного в рот. – А офранять я с щакрытыми глазами долфен?!

Я рассмеялась, не поняв и половины.

Они с Наён не ладят. Из-за каждого замечания младшей госпожи Джун буквально выходит из себя. Мне кажется, в душе он обвиняет её в том, что я стала двойником и нам обоим приходится много времени проводить вдали от настоящих друзей.

У Джуна загруженное расписание занятий в храме, но ежедневный путь туда-обратно его выматывал, поэтому пару лет назад я уговорила дедушку позволить Джуну несколько раз в неделю оставаться в храме на весь день, чтобы он не отставал от сверстников. Однако это лишь немного облегчило жизнь Джуна, но не вернуло ему свободы, которую он потерял, присматривая за мной.

– Она волнуется. Ты же знаешь, для чего проводят подобные праздники. К тому же ей скоро восемнадцать, – почему-то заступилась я за Наён, хотя сейчас нас тяжело назвать подругами.

– И это единственное, что меня заботит, потому что мы наконец сможем вернуться домой! – напомнил Джун, проглотив хурму. – Я здесь ради тебя, а не Наён.

– Тогда сделай, как велено, ради меня. Не ссорься с ней.

Недовольный моей просьбой, Джун промолчал. Его взгляд стал серьёзным, губы сжались в линию. Я обхватила его ладонь, ощущая грубую кожу и мозоли. Мы знаем друг друга с детства, я часто брала его за руку, но в последнее время прикосновения стали особенно важны, мы оба как никогда близки к свободе. Понимающий меня без слов Джун сжал пальцы в ответ, словно нам обоим необходимо держаться друг за друга.

– Только в этот раз. Это будет наш единственный и последний праздник близнецов, – мягче попросила я.

– Ладно, – нехотя согласился он, – в следующем году никаких больше игр.

– Никаких, – подтвердила я, хотя мы оба знали, что нынешняя жизнь не была моей прихотью.

– И купишь мне целый мешок сушеной хурмы! – неожиданно принялся торговаться Джун.

– Куплю. Не знаю, на какие деньги, но куплю.

– За всё пережитое тебе обязаны дать огромные выплаты. Ещё выпивку купишь! Ты уже взрослая! Отпразднуем свободу с размахом! – сильнее воодушевился друг, строя замечательные планы. Я не спорила, наоборот, энергично кивала, поддерживая и заражаясь его энтузиазмом. – Купим пэкхваджу[1]! Или нет! Стащим у твоего дедушки, я слышал, у него сохранились запасы сливового вина из самого Зимнего дворца.