А еще отец... Неужели он умрет? Нет, не может быть.

И Давид, чье присутствие выбивает меня из колеи.

– Ева! – тормошит меня, хмуря лоб, Олег, отвлекая от нерадостных мыслей.

Вздрагивая и собираясь с духом, скороговоркой вываливаю на него новости об отце.

– Что с ним? – спрашивает муж торопливо, глаза бегают, он снова подсчитывает варианты развития событий.

Наверняка пытается понять, что ему перепадет от гипотетической смерти моего отца. Боже, что со мной? Я подозреваю собственного мужа в страшных вещах, даже не пытаясь найти ему оправдание, не давая шанса, видя только меркантильность. Разве так можно? Мальчики ведь считают его родным отцом, ведь это важно, правда?

– Микроинсульт, – отвечаю коротко, сжимая ослабшие, похолодевшие руки, не могу согреться, мне холодно и больно.

Любящий муж обнял бы меня, но Олег не такой. Не видит ничего дальше своего носа. Чертов эгоцентрист!

– Ладно, тяжелый день, – потирает он щетину рукой и выглядывает с интересом и блеском в глазах мне за плечо. – Где тут у вас бар?

– Олег, ты будешь пить? Ночью?

Стискиваю кулаки, зло впиваясь ногтями в ладони. Ну неужели он и вовсе бесчеловечен, раз даже в такой ситуации собирается бухать?

– У твоего отца сердце прихватило, сестра и мать истерят, а мне как справляться со стрессом? Не могу выпить бокал? Ты мне запретишь, что ли? – фыркает, не видя в этом никакой проблемы.

– Конечно, делай что хочешь, – без сил прикрываю глаза и безразлично жму плечами, потеряв уже всякую надежду, что он придет в себя и не станет скатываться на дно бутылки.

Ясно, что мы не ляжем в постель, согревая и успокаивая друг друга, не поговорим по душам о насущных проблемах и не поедем, дружно держась за руки, навещать отца в больнице. «А разве такое было когда-то, – вдруг спрашиваю себя на полном серьезе, сглатывая болезненный комок. – И вообще, когда всё пошло под откос?»

Действительно, я бы тоже чем-то успокоила нервы. Но у меня, в отличие от мужа, есть чувство такта и ответственности, ведь я должна следить за двумя детьми…

Но успокоиться мне нужно, так что я спускаюсь вниз попить чая, пробираюсь в кромешной темноте. Осторожно иду вниз по ступенькам и слышу какое-то скуление. Хмурюсь, решая пойти на звуки. Дверь кухни приоткрыта, по паркету льется яркая белая полоска света.

Осторожно заглядываю в щель и застаю неприятную, даже пугающую картину – сестра заливается слезами. Вид плачущей навзрыд Миланы отчего-то трогает меня за душу. Только хочу зайти и утешить сестру, как вдруг чья-то ладонь опускается на стол рядом с ее локтями. А затем вижу лицо рассерженного Давида. Он чертовски взбешен, да так, что я на расстоянии ощущаю флюиды ярости и пугаюсь.

– Хватит реветь! – цедит он, стараясь не повышать голоса, но стиснутые челюсти делают его на вид еще более суровым.

– Т-ты, – всхлипывает сестра и убирает ладони от своего лица, – п-почему такой ж-жест-о-о-кий...

Поражаюсь тому, что даже плакать она умеет красиво – никакого опухшего носа, слезы текут по щекам так, словно это ручейки.

– У меня нет времени на очередной скандал, – устало вздыхает Давид и трогает переносицу, – будь добра, держи себя в руках хотя бы здесь, в конце концов, твоя сестра приехала.

От его слов у меня внутри рождается яркая вспышка, оживляя потухший уголек, который хранился в самой глубине. Он не сказал про семью, он сказал именно обо мне…

Милана поднимает лицо, перекошенное от злобы.

– И ты туда же! – выплескивает на мужа свою горечь, затем кривится: – Ева то, Ева се, и дети у нее уже есть, и муж, и дом. А у меня что? Почему у нас нет детей, Давид, м?