Николай II не сразу обрел навык публичных выступлений и появлений на людях в качестве первого лица. Поначалу он испытывал самый настоящий стресс. Со временем навыки были приобретены, однако, несмотря на всё его внешнее спокойствие и «непрошибаемость», он, как и всякий человек, нервничал, и «внешним образом смущение государя выражалось, например, в столь известном постоянном поглаживании усов и почесывании левого глаза»^>71. Эту сохранявшуюся внутреннюю неуверенность царя при внешнем спокойствии отмечали многие внимательные мемуаристы, особенно те, кто мог наблюдать его длительное время в повседневной жизни. Так, один из генералов Ставки вспоминал: «Эти черты государя выявлялись и наружно нервным подергиванием плеч, потиранием рук и излишне частым покашливанием, сопровождавшимся затем безотчетным разглаживанием рукою бороды и усов»^>72.

Постепенно Николай II выработал и определенную «защитную» манеру поведения, ставшую частью его делового стиля: «Все жесты и движения императора Николая II были очень размеренны, даже медленны. Эта особенность была ему присущей, и люди, близко знавшие его, говорили, что государь никогда не спешил, но никуда не опаздывал»^>73.

Поскольку к каждому слову императора внимательно прислушивались, Николай II рано понял, что последствия самых, на его взгляд, безобидных реплик могут оказаться весьма серьезными. Поэтому он очень редко бывал откровенен с собеседниками и предпочитал слушать, держа свое мнение при себе. Спорить, доказывать то, что для него было совершенно очевидным, он не желал. Молчание же императора многие ошибочно принимали за согласие с их мнением и после испытывали жестокое разочарование, когда император поступал так, как считал необходимым. Тогда немедленно начинались крики о двуличии царя. Близко знавшие царя люди единодушно отмечали его «умение владеть собою и скрывать свои внутренние переживания. В самые драматические моменты жизни внешнее спокойствие не покидало его»^>74.

Эти спокойствие и сдержанность царя в стрессовых ситуациях были загадкой для современников и порождали самые разнообразные толки. Поэтому сначала слово современникам.

Сдержанность в поведении и оценках в подражание деду формировалась им сознательно с детства, а затем уже стала маской, настолько сросшейся с ним самим, что было трудно разделить развившийся фатализм его натуры и сознательно скрываемые эмоции. Флигель-адъютант А. Мордвинов, тестем которого был К. И. Хис – воспитатель и преподаватель молодого цесаревича, также подчеркивал, что «даже мальчиком он почти никогда не горячился и не терял самообладания»^>75.

Государственная деятельность неизбежно связана с решением сложных, конфликтных ситуаций. Общеизвестно, что царь старался избегать их. Объясняли это по-разному. Одни писали о его воспитанности, которая мешала ему говорить неприятные вещи своим сановникам, другие видели в этом проявление некоего двоедушия и иезуитства. Например, С. Ю. Витте, который не питал особых симпатий к царю, отмечал: «Государь по натуре индиферент-оптимист. Такие лица ощущают чувство страха только тогда, когда гроза перед глазами, и, как только она отодвигается за ближайшую дверь, оно мигом проходит»^>76. Министр народного просвещения А. Н. Шварц писал, что «не сердился он, как будто, никогда. Ни сам я гнева его никогда не видел и от других о проявлениях его никогда не слышал»^>77. Военный министр А. Редигер считал, что, «несмотря на выпавшие на его долю тяжелые дни, он никогда не терял самообладания, всегда оставался ровным и приветливым, одинаково усердным работником. Он мне говорил, что он оптимист»